и берут информацию? Получают с ленты новостей. В Африке случилось наводнение. В тот же миг об этом сообщила лента. Журналисты почитали, попили пивка и написали свой комментарий. С утра вы читаете этот комментарий в газете. Понятно? – Понятно. – Газеты в Петербурге опубликовали ваши, Игорь Николаевич, приметы во вторник. Значит, на информационной ленте они появились за день – за два до этого. Шон мог узнать о них у себя дома еще в воскресенье. Я повернулся к Мартину: – Ты помнишь, что спросил Шон перед тем, как пойти разговаривать с капитаном? – Нет. – Совсем не помнишь? Я посмотрел на вас как раз перед этим. Шон тыкал себя пальцем в предплечье, чуть пониже локтя, и что-то спрашивал. – Слушай, а ведь точно! Он действительно говорил что-то о капитане и спрашивал, не заметил ли я чего-то такого у него на руке? Только я не обратил внимания. Я посмотрел капитану в лицо: – Шон знал про татуировку. Он узнал о ней еще дома, а когда приехал в Петербург и у первого же функционера спецслужбы увидел точно такую же, то просто не поверил, что так бывает… Он поступил честно. Подошел и прямо спросил – не вы ли тот герой, которого ищет вся полиция Европы? И вы поняли, что живым из туннеля Шон выйти не должен. Правильно? Я смотрел на капитана. Капитан смотрел на меня. Секунды сочились, словно капли крови. Красивое сравнение? Капитан молчал, и я решил нажать посильнее: – Можете не отвечать. Есть способ проще. Мы прямо сейчас узнаем, не вы ли прикрывались детьми от пуль снайперов? Не вы ли убили Шона? Покажите нам свое предплечье. Скорее всего, вы давно свели татуировку, но нельзя же свести ее бесследно. Покажите нам руку, и закончим этот разговор. Ни единого факта у меня не было. Дойди дело до суда, и меня сочли бы полным психом. Но мне не нужна была победа в суде. Мне нужно было, чтобы капитан на секунду потерял свое ледяное спокойствие. Всего на секунду – и тогда он обязательно проиграет. Я должен был все это сказать. Ирландцы улетали, и я оставался с капитаном один на один. Рано или поздно ему бы надоело бояться. Тогда мой отпечаток на рукоятке топора всплыл бы в качестве реальной улики. Остаток дней я бы провел в местах, о которых не каждая газета рискнет писать. А он все равно остался бы живым, здоровым и свободным. Он мог просто послать меня со всеми версиями и вместо ответа вызвать по рации плечистых ассистентов. Но он ответил… Я все-таки его сломал. – Руку? Что ли, ты хочешь посмотреть мою руку? Пистолет сам выпрыгнул у него из-под мышки. Капитан держал его в вытянутой руке и переводил с ирландцев на меня и обратно. Я облегченно выдохнул: – Yesssssss! Дебби не могла поверить: – Так это вы? Вы действительно убили Шона? – Ты думала, я позволю ирландским недомеркам совать рыжий нос куда попало? – Мазефакер! – Ага. И еще какой! – Вас будут судить и расстреляют! – Нет, дорогая. Меня не будут судить. Все вчетвером – к стене! Быстро! Было заметно, что приказывать – дело для капитана привычное. Я повернулся к ирландцам. Они собирались подчиниться. – Парни. Нас здесь трое. А он – один. Каким бы суперменом он ни был, втроем мы его скрутим. Капитан медленно поднял руку и навел ствол Брайану в середину лба. Брайан отскочил к стене, прижался к ней и даже заложил руки за голову. Не знаю зачем. Мартин в темпе пристроился рядом с ним. Капитан повернулся к нам: – Вы двое тоже. Мы подошли к стене и встали рядом. Не поворачиваясь к парням, Дебби сказала: – Похоже, что из присутствующих мужчиной может называться только Стогов. – Твой идиот Стогов затащил нас в туннель, и нет гарантии, что мы выберемся отсюда живыми. Нашел место выяснять отношения… Капитан передернул затвор. Мартин всхлипнул и заговорил тонким голосом: – Вы не станете… Я имею в виду… Зачем? Не надо… Я никому не скажу… Я уеду и навсегда забуду обо всем, что происходило… Пистолет у капитана был большим и тяжелым. Он подошел ко мне и заглянул в глаза. Он больше не казался мне героем модного action. На гладко выскобленной верхней губе у него блестели бисеринки пота. – Собираетесь нас убить? А что вы скажете коллегам, которые остались наверху? – А ты за меня не переживай. Придумаю что-нибудь. Могли же вы, сговорившись, напасть на меня? Выкрашенные в черное стены. Тусклые лампы прожекторов. Зеленая кожа у парней. И Дебби… самая красивая из виденных мною женщин. – Знаете, капитан, хочу попросить о любезности. – Валяй. Воля умирающего – закон… – Вы настолько омерзительно выглядите… Не могу отказать себе в удовольствии… Я коротко, без замаха, выбросил руку вперед и впечатал ему ровно в скулу. Умирать как баран было противно. Капитан даже не изменился в лице. – Легче? – Верите? Намного. – Верю. Только теперь моя очередь. Он ударил меня рукояткой пистолета, а когда я упал, добавил еще. Несколько раз. Рукоятка была металлической и очень тяжелой. – Тайну разгадал? Сдохнешь с разгадкой как собака… Утомившись, он шагнул в сторону и взвел курок. У меня в ушах стучал пульс. Единственное, что я видел, – пыльные, вымазанные мазутом шпалы в нескольких сантиметрах от моего лица. Что творилось вокруг и почему Дебби вскрикнула, видеть я из этого положения не мог… Я зажмурился, ожидая пули, – но ничего не происходило. Я лежал неподвижно и ждал. Потом я решил открыть глаза. Капитан, неуклюже раскидав ноги, лежал поперек рельсов. Сквозь волосы на затылке у него сочилась кровь, а над ним, ухмыляющийся и довольный, стоял Осокин. Небритый, веселый и по-прежнему одетый в мой старый плащ. Я поднялся на ноги, автоматически отряхнулся и посмотрел на него. – Жив? – Да пошел ты… Дай сигарету. – Здесь, говорят, не курят… – Ага. Здесь только трескают по башке топором и стреляют в затылок. Больше ничего. Осокин бросил мне пачку «Lucky Strike», и я закурил. Затянулся, закрыл глаза и замер. Живой… Все продолжается… – Откуда ты взялся? Наверное, это был глупый вопрос. У ангелов-хранителей не принято спрашивать документы. – Плащ-то на мне по-прежнему твой. Во внутреннем кармане лежит твоя пресс-карта годичной давности. После того как вы спустились вниз, я подошел к постовому и сказал, что я – это ты, но только опоздал. Ты знаешь – эти бараны поверили. Пропустили без вопросов. Хорошо, что по туннелю я шел неподалеку. Когда из стены поползла бетонная пердула, еле успел проскочить. Ну и стоял – во-он там. Наблюдал… – Не мог раньше подойти? – А не слышно ни хрена, честное слово. Я думал, вы своими следственными экспериментами занимаетесь. Потом смотрю – нет, все серьезно. Ну тут уж я, конечно, вмешался. Зря, что ли, я занял второе место на городском турнире по боксу? – Что-то я слышал про тот турнир. Это было не в тот раз, когда против тебя выставили однорукого парня со второй стадией дистрофии? Мы выкурили еще по одной сигарете и решили, что из туннеля нужно выбираться. «А с этим что?» – кивнул Осокин на капитана. «Пристрели его – и делу конец!» – сказала Дебби. Она стояла и влюбленными глазами смотрела на Осокина. Я выдернул из брюк капитана ремень и туго скрутил ему руки за спиной. Вдвоем с Осокиным мы оттащили его к стене и аккуратно усадили. Осокин похлопал капитана по щекам. – Любезный! Подъем! Капитан открыл глаза. Взгляд у него был мутным. – Как разблокировать туннель? Отвечать быстро и четко. И не заставляй меня доставать из кармана зажигалку. Все было кончено. Это было здорово. Пусть даже Дебби преданно заглядывала Осокину в глаза. По сравнению с пулей в затылок это ерунда. Осокин помог капитану подняться, подобрал лежавший на рельсах пистолет, и мы вереницей побрели к выходу. Поковырявшись в кнопках и рычажках, Осокин нашел, как отключить блокировку туннелей. Бетонная плита отползла в сторону. Дебби подошла ко мне: – Илья. – Да? – Все кончилось. – Да, Дебби, все кончилось. – Ты молодец. Ты умный и смелый… – Это даже не все мои таланты! – Мы… Мы еще увидимся с тобой? – О чем ты? Все ведь кончилось… Сегодня ты уезжаешь. Она посмотрела в глубь тускло освещенного туннеля. – То, что произошло между нами… Я не хочу, чтобы это кончалось… – Через несколько часов у тебя самолет. Тебе осталось… Я вытряс из рукава часы, посмотрел на тускло светящийся циферблат: – Тебе осталось меньше четырех часов… Часы показывали двадцать девять минут четвертого. Двадцать девять – без одной минуты половина… После удара пистолетом по затылку соображалось тяжело. Поэтому, когда до меня наконец дошло, было поздно. Слишком поздно. Осокин начал говорить: – Поднимемся наверх, и я выпью пива. Две кружки. А потом… Договорить он не успел: в туннеле погас свет. Моментально и опять совершенно неожиданно. Тьма упала на нас ватным одеялом. Точь-в-точь как в прошлый раз… Прошла неделя, но, как и в тот понедельник, я стоял на двести метров ниже уровня городских улиц и меня окутывала мгла – непроницаемая и всеобъемлющая… Ночь мироздания… И я снова почувствовал себя заживо похороненным в этом лабиринте. – Что за фигня? Здесь что… Осокин неожиданно замолчал. Я вслушивался в то, что происходило вокруг. – Леша, ты его держишь? Осокин не отвечал. – Леша? Леша! Подай голос! Ты где? Я рванулся назад, зацепился ногой за рельсы, чуть не упал. Уткнулся руками во что-то мягкое. – Кто это? – Это я, Илья! Это я! (голосом Брайана) – Где Осокин? Ты их слышишь? – Нет. Я выставил вперед руки с растопыренными пальцами и маленькими шажками стал потихоньку продвигаться вперед. В воздухе загудело, и через секунду зажегся свет. Осокин лежал, скрючившись, поперек