Он вышел, дверь затворилась за ним так же таинственно, как и отворилась; ибо люди, совершающие высокие подвиги, всегда могут быть уверены, что найдутся люди, готовые им служить.
Менее часа спустя приговор присяжных снял все обвинения с Шанматье, и он, отпущенный на свободу, удалился в недоумении, размышляя, что все люди сумасшедшие, и ровно ничего не понимая в этом происшествии.
Книга восьмая
ОТРАЖЕНИЕ УДАРА
I. В каком зеркале господин Мадлен смотрит на свои волосы
Начинало светать. Фантина провела ночь в жару и бессоннице, ночь, полную, однако, радостных видений; к утру она заснула. Сестра Симплиция, просидевшая над ней всю ночь, воспользовалась этим сном, чтобы пойти приготовить ей новую порцию хины. Почтенная сестра отправилась в лабораторию больницы и занялась своими лекарствами и пузырьками, низко нагнувшись над ними, потому что утренняя мгла не успела еще рассеяться. Вдруг она повернула голову и слегка вскрикнула. Перед ней стоял господин Мадлен. Он вошел незаметно.
— Это вы, господин мэр! — воскликнула она.
— Как здоровье этой бедной женщины? — промолвил он тихим голосом.
— Недурно в настоящую минуту. Но мы страшно тревожились — уверяю вас!
Она объяснила ему, что произошло: что Фантине было очень худо накануне и что теперь ей лучше, потому что она вообразила, что господин мэр уехал за ее дочкой в Монфермейль. Сестра не смела расспрашивать господина мэра, но по его лицу она отлично заметила, что не оттуда он приехал.
— Это хорошо, — отвечал он. — Вы были правы, не разуверяя ее.
— Да, — продолжала сестра, — но теперь, господин мэр, когда она увидит вас без ребенка — что мы ей скажем?
Он оставался несколько минут в задумчивости.
— Бог вдохновит нас, — сказал он.
— Нельзя же будет, однако, лгать, — прошептала сестра тихим голосом.
Яркий свет ворвался в комнату. Он падал прямо на лицо господина Мадлена. Сестра случайно подняла глаза.
— Господи, — воскликнула она, — что случилось с вами? Ваши волосы совсем побелели.
— Неужели? — сказал он.
У сестры Симплиции не было настоящего зеркала; она порылась в кармане и вынула маленькое зеркальце, которое употреблял доктор, чтобы удостовериться в смерти больного. Мадлен взял это зеркальце, взглянул на свои волосы и промолвил: «В самом деле!», но таким равнодушным тоном, как будто думал о чем-нибудь постороннем.
Сестра почувствовала холод на сердце от чего-то неизвестного, но что она смутно угадывала.
— Могу я видеть ее? — спросил он.
— Разве господин мэр не намерен возвратить ей ребенка? — заметила сестра, едва осмеливаясь обратиться к нему с вопросом.
— Без сомнения, но придется подождать дня два-три.
— Если бы она не виделась вовсе с господином мэром до того времени, — робко промолвила сестра, — она не знала бы, что господин мэр вернулся раньше, и вообразила бы, что господин мэр приехал с ребенком. Тогда не пришлось бы лгать.
Господин Мадлен задумался, потом сказал со своей обычной спокойной серьезностью:
— Нет, сестра, мне надо повидаться с ней. Я, быть может, спешу.
Монахиня как будто не заметила этого выражения — «быть может», придававшего странный, темный смысл словам господина мэра. Она отвечала, потупив глаза, почтительным голосом.
— Она теперь отдыхает, но господин мэр может войти.
Он сделал несколько замечаний насчет плохо затворявшейся двери, стук которой мог обеспокоить больную, потом вошел в комнату Фантины, приблизился к ее постели и раздвинул полог. Она спала. Дыхание вырывалось из ее груди со свойственным этим болезням трагическим свистом, от которого сжимается сердце матери, просиживающей ночь у изголовья своего ребенка, осужденного на близкую смерть. Но это тяжелое дыхание почти не нарушало несказанного спокойствия, разлитого по ее лицу и преобразившего ее во сне. Ее бледность превратилась в белизну; на щеках играл румянец. Длинные белокурые ресницы, единственное украшение, оставшееся от ее молодости и невинности, слегка трепетали, оставаясь опущенными. Все существо ее дрожало, словно невидимые крылья сейчас унесут ее в пространство. Любуясь на нее, никто бы не вообразил, что эта больная в состоянии почти отчаянном. Она была похожа не на умирающую, а на существо, которое собирается улететь.
Когда рука приближается к ветке, чтобы сорвать цветок, ветка слегка трепещет и как будто в одно и то же время уклоняется и отдается. Человеческое тело тоже вздрагивает, подобно ей, перед наступлением момента, когда таинственная рука смерти приближается, чтобы унести душу.