Все эти идеи уже в те времена могли бы быть найдены сознанием на основе существовавших предпосылок, если бы только кто-то хоть немного об этом задумался. Для этого не требовалось никаких христианских интерполяций. «Книга Еноха» антиципировала на широкую ногу, однако содержание её антиципации носилось в воздухе как пока ещё чистое откровение, не опустившееся на землю. Ввиду всех этих фактов при всём желании невозможно взять в толк, каким образом христианство, согласно распространённому мнению, ворвалось в мировую историю в качестве абсолютной новации. Христианство служит убедительнейшим примером того, как исторически подготавливаются, находя поддержку и обеспечение со стороны сложившихся воззрений окружающего мира, некоторые события.
Иисус появляется на сцене, прежде всего в качестве иудейского реформатора и пророка какого-то исключительно доброго Бога. Тем самым он спасает грозящую разрушиться религиозную связь с Богом. В этом смысле он фактически выступает как soter (Спаситель). Он предохраняет человечество от утраты общности с Богом и от скатывания в одностороннее сознание с его «разумностью». Эти процессы были бы равнозначны не более и не менее как диссоциации сознания и бессознательного и, таким образом, неестественному, т. е. патологическому состоянию, так называемой «бездушности», которая постоянно грозит человеку с древнейших времён. Всё снова и всё сильнее он опасно игнорирует иррациональные данности и потребности своей психики, воображая, будто воля и разум дают ему всевластие и тем самым деля шкуру неубитого медведя, что отчетливее всего проявляется в таких великих социально-политических претензиях, как национал-социализм и коммунизм: при одном страдает государство, а при другом – человек.
Очевидно, что Иисус перевёл уже существовавшую традицию в свою личную действительность и возвестил благую весть: «Бог благоволит человечеству. Он – любящий Отец и любит вас, как и я вас люблю. Он послал меня, своего сына, искупить вашу старую вину». Он сам предлагает себя в качестве искупительной жертвы, которая обеспечит примирение с Богом. А чем больше желание установить между Богом и человеком по-настоящему доверительные отношения, тем больше должны бросаться в глаза мстительность и непримиримость Яхве по отношению к своим творениям. От Бога, который выступает как добрый отец, как сама любовь, можно было бы ожидать понимания и всепрощения. И то, что Высшее Благо принимает в качестве платы за милосердие человеческую жертву, а именно умерщвление собственного Сына, действует как внезапный шок. Христос, по-видимому, не обратил внимания на такой антиклимакс [47], во всяком случае, все последующие столетия приняли его без возражений. Представьте только себе: Бог добра столь непримирим, что ублажить его можно лишь человеческой жертвой! [48] Такое положение вещей нестерпимо, и в наши дни невозможно безоговорочно его принять, ибо разве что слепой не видит резкого света, падающего с этой стороны на характер Бога и уличающего во лжи разглагольствования о любви и Summum Bonum.
Христос оказывается посредником двояким образом: он помогает человеку выстоять перед лицом Бога и утишает страх, вызываемый у человека этим существом. Он занимает важное промежуточное положение между двумя плохо сочетающимися крайностями – Богом и человеком. Фокус божественного действа заметно смещается на посредничающего Богочеловека. Он равно далёк как от божественного, так и от человеческого, а потому и начал характеризоваться символами целостности уже в первоначальном христианстве: ведь его понимали как объемлющего собою всё и как соединяющего противоположности. С ним ассоциировали и четверичность Сына человеческого, знаменующую развитое сознание (vide крест и тетраморфность). Это в целом соответствует положению вещей у Еноха, однако, с одним существенным исключением: Иезекииль и Енох оба носили титул «сын человеческий», но были обыкновенными людьми, в то время как Христос уже в силу происхождения [49], зачатия и рождения – герой и полубог в античном смысле слова. Он девственно зачат Духом Святым. Он – не тварный человек и потому не имеет предрасположенности ко греху. Инфекция зла для него исключена благодаря подготовке к воплощению. Стало быть, Христос занимает скорее божественную, нежели человеческую позицию. Он воплощает добрую сторону Божьей воли, и только её, и, значит, находится не точно посредине, ибо существенная черта тварного человека, греховность, не касается его. Грех изначально был привнесён на землю из придворных кругов Бога Сатаной, и это вызвало у Яхве такой гнев, что для его замирения потребовалось в конце концов принести в жертву собственного Божьего Сына. Как ни странно, Господь не удалил от себя Сатану сразу. У Еноха сатанинские инсинуации не допускает до Яхве особый архангел – Фануил, и лишь в конце времён Сатана должен быть брошен в бездну в виде взятой в оковы звёзды [50], и уничтожен (не так в «Апокалипсисе Иоанна», где он навечно остаётся в своей стихии).
[47] Риторический приём снижения выразительной силы в ряду близких по значению слов (греч.). зд.: снижение, падение.
[48] Идея Бога, самодовольного и самодостаточного, чистого акта, самодержавного властелина, ниже идеи Бога, страдающего, тоскующего по Другому, любящего и жертвенного. Идея Абсолютного сама по себе холодная идея. По-настоящему должен происходить двойной процесс – процесс очищения и освобождения идеи Бога от ложного антропоморфизма, при котором он является обижающимся и мстительным существом, и процесс гуманизации идеи Бога, при котором Бог является существом любящим, тоскующим, жертвенным.
Николай Бердяев «Истина и откровение, Пролегомены к критике Откровения»