— Дом?
— Например, доходный дом?
— Ну, а как же, конечно, капитал! — воскликнула девушка.
Парнишка в очках торжествующе засмеялся. — А вот и нет. Это не капитал, потому что не производит прибавочной стоимости.
Балинт не много понял в их споре. Лица и голоса парней и девушек, сидевших вокруг спорщиков, пылали молодым азартом, у некоторых взволнованно блестели глаза, но Балинта это не сбило. К чему столько болтать, думал он, у кого есть дом, тот капиталист. Он еще раз оглядел всех семерых-восьмерых, принимавших участие в споре; кроме паренька в очках, остальные были по виду рабочие. За столиком позади них речь шла о гандболе. — Правду говорят, что в воскресенье наши парни побили в Гёде восьмой район? — спросил кто-то.
— Девять — четыре.
— Но те тоже ребята крепкие, — вмешался девичий голос. — Есть там один парень, такой симпатичный, не знаю, как его зовут…
— А тот коротышка один шесть мячей им всадил! — восхищался первый.
Балинт не стал их слушать, о спорте и в мастерской довольно мололи языком. От столика справа вдруг долетело слово «коммунисты», но говорили там, понизив голоса, заинтересованный Балинт уловил лишь обрывок фразы. — Коммунисты хотят взорвать профсоюзы, потому что… — Это говорил широкоплечий приземистый человек с бычьей шеей и небольшим шрамом над губой. Продолжения разобрать было невозможно, ответа — тоже, зато очень даже понятен был многозначительный, предостерегающий взгляд, брошенный первым в сторону компании Оченаша. В зале задвигались, на подмостки поднялись мужчины в белых рубашках и красных галстуках и женщины в белых блузах; женщины выстроились впереди, мужчины — за ними, а сбоку, спиной к зрителям, стал хормейстер. Хормейстер вскинул обе руки.
выводил хор. Балинт вскинул голову, точно ужаленный; было до ужаса похоже на песнопения богомольцев в Поче[112]. Впрочем, музыкального слуха у него не было, так что он вообще не любил музыку, поэтому сейчас обратил внимание главным образом на слова. С чего это работа — святая, думал он, нет в этом никакого смысла. Работа полезна! Он огляделся: парни и девушки, сидевшие вокруг Оченаша, явно не слушали хор, они с насмешливым видом молчали или негромко переговаривались, пожилая чета сидела молча, уставясь перед собой стеклянным взглядом, высокий товарищ по фамилии Чёпи[113] сидел с отсутствующим лицом. Хор затянул другую песню.
Ну, а это что? — спрашивал себя Балинт. Какой еще роковой ураган на нас обрушился? Безработица? Почему же — роковой ураган? И вообще эти слова ему не нравились. Но люди вокруг явно оживились, глаза заблестели, кое-кто стал подпевать хору. Пока Балинт пришел про себя к выводу, что под роковым ураганом, пожалуй, следует понимать полицию, хор перешел уже к третьему номеру. Эта песня оказалась короче, но Балинт не знал величественного духовного мира, скрывающегося за ней и ее питающего, поэтому слушал также холодно, критически вскинув брови. Опять захотелось уйти: на улице Жилип ждала работа. Но как выбраться отсюда поприличнее? Он посмотрел на дядю Йожи: тот кивнул ему с обычной своей гримасой. И зачем только ты привел меня сюда, дурная твоя башка, думал Балинт. Тем временем пение закончилось, но не успели улечься аплодисменты, как несколько парней и девушек, сидевших от Балинта через три-четыре стола, негромко, но отчетливо продолжили на тот же мотив: