В завершение беседы Лихарин договорился о том, что в случае надобности при возвращении на Родину ему разрешат воспользоваться транспортом, уходящим из Калгана через Монголию в СССР, и выделят в помощь кого-либо из возвращающихся домой военных специалистов.
...В отеле Сергея ждал Черкашинин.
— Что у тебя?
— Лизавета ром притащила. Маслянистая дрянь. Эх, нашей бы, русской водочки. Тьфу! — и, замысловато выругавшись, Черкашинин сплюнул.
После рома атаманский связной совсем потерял дар речи и вскоре свалился кулем. Сергей с помощью служки утащил «приятеля» в его номер и уложил в постель. Снимая с Черкашинина френч, Лихарин обратил внимание на то, что грудь гонца была затянута широким бинтом.
«На рану это не похоже,— подумал Сергей,— ведь он ни разу не прореагировал на боль, хотя стукался об углы и грудью, и спиной, и боками». Под повязкой прощупывался какой-то сверток. Ослабив бинт, Сергей извлек его. Это был сложенный вдвое пакет. Моментально сверкнула мысль: письмо Анненкова! Сергей запер изнутри номер. Ознакомившись с текстом, переписал содержание, затем привел все в прежнее положение и не спеша удалился к себе.
Добытый материал был настолько ценным, что Лихарин с трудом удержал себя от встречи с кем-либо из советских специалистов. Из письма атамана можно было понять, что генерал Меркулов просил у Анненкова ответа на три вопроса: какова обстановка в Синьцзяне, особенно настроение тамошних мусульман, их взаимоотношения с китайцами и единоверцами, проживающими в СССР, способны ли живущие в Синьцзяне белогвардейцы к быстрому возобновлению борьбы с Советской страной; согласен ли Анненков возглавить организацию отрядов партизанского типа, которые должны первыми начать военные действия против СССР?
Меркулов, кроме того, намекал атаману о щедрых ассигнованиях со стороны Японии на это дело.
...Михаил пришел на встречу уже после отъезда Черкашинина и опять ночью. Так же, как и в прошлый раз, осторожно щелкнул замок двери. Но на этот раз Сергей не спал и сразу же заметил, что его друг нездоров.
— Ты что, Миша? — встревоженно спросил он.
— Кажется, прихватил лихорадку,— пристукивая от озноба зубами, ответил тот.
— У меня есть хинин, примешь?
— Давай!
Поморщившись, Михаил проглотил таблетку, запил ее водой и прилег на кушетку. За то время, что не виделись, он сильно осунулся, кожа лица пожелтела, под глазами темнели зеленые полукружья.
— Придется тебе прекратить поездки,— прервал молчание Сергей,— да, по-моему, они теперь и не нужны. Будем ускоренно завершать операцию.
— Есть улов?
— Еще какой!
— Черкашинин?
— Да. На, читай, — Сергей протянул копию письма Анненкова. Довгаль придвинул лампу поближе и сначала пробежал текст глазами, а потом еще раз прочитал его уже медленно, иногда шевеля потрескавшимися от жара губами. Закончив чтение, Михаил вновь лег.
— Как ты достал его? — спросил он, растягивая слова.
— Ром помог.
— Больше отсюда никуда не еду, ты прав. Приготовления сделаны, и Черкашинина я возьму на себя, а тебе надо сосредоточиться на самом атамане. Похоже, что он собирался покончить с выжиданием. Во всяком случае, предложение Меркулова им принято с восторгом. Ты обратил внимание на это место: «...сбор партизан и их организация — моя заветная мечта, которая в течение пяти лет не покидала меня...».
— Не знаю, как тебе, но мне больше запомнилось то, где он о Кульдже пишет. Прочти-ка его: «...свое главное внимание я обращал на район Кульджи, где довольно большая, хорошо организованная группа имеет связь с тайными организациями Семиречья и при первой возможности перейдет границу для активных действий...»
— Выходит, твои края, Сережа, атаман решил избрать центром первого удара.
— Он же их хорошо знает, так обильно полил кровью, что едва ли забудется.
— А трюк Меркулова атаман раскусил. Сделать генерала, своим заместителем по Дальнему Востоку, по связи с японцами Анненков согласен, но убрать со сцены Иларьева — слишком много, ведь тогда харбинские молодчики из атаманской свиты перейдут в чужие руки и контроль над действиями Меркулова будет утерян.
— Точно. Поэтому он и отвечает генералу: «Я думаю, что Иларьев может быть хорошим начальником и может не пить...»
— Ты прав дружище: этот материал настолько важен, что Черкашинина нам теперь ни в коем случае из виду выпускать не следует.
— Только ты все-таки отлежись сначала, а то прямо покойника похож.
— Нет, Сережа, до дверей того света я еще не добрался и, следовательно, походить на его обитателя не могу,— смеясь, ответил Михаил.— Вот отвезу твой сюрприз в Пекин, отдохну там, подлечусь и опять к тебе на помощь. Недельки за две, видимо, обернусь.
...Обязанности корреспондента вместе с определенными возможностями таили и некоторые неудобства. Под завывание январских ветров знакомство с Баотоу, Пиндечуанью и рядом других мест было не совсем приятным. Хотя «храм земледелия» в окрестностях Калгана и гробница Чингиз-хана в пустыне Ордос для любого туриста были изюминкой, Сергей стремился скорее вернуться в гостиницу. Он опасался, что может пропустить очередной приезд Черкашинина и, следовательно, какое-либо письмо атамана останется неизвестным.
Беспокойство отчасти оправдалось. Хозяйка отеля вручила Сергею записку Черкашинина, в которой тот передавал Лихарину «совет» Анненкова посетить в начале февраля конный завод атамана.
Однако поездка в Ланьчжоу отпала. Михаил известил Сергея о том, что Анненков приглашен маршалом Фын Юйсяном в Пиндечуань на беседу и будет после этого назначен старшим военным советником в группе войск генерала Чжан Цзицзяна, губернатора провинции Чахар.
— Маршал решил держать атамана с собой рядом, а этим, ты сам понимаешь, значительно облегчается наша задача. Я дал Примакову то письмо, и он ознакомил с ним Фына. Намерения белогвардейцев, в том числе Анненкова, настолько обеспокоили маршала, что он собирался было выслать атамана со своей территории, но Примаков сумел убедить Фына в полезности держать Анненкова около себя, чтобы, контролируя его действия, одновременно знать замыслы противников маршала.
— Значит, опять Пиидечуань?
— Опять.
Беседу прервал посыльный генерала Тана, личного секретаря маршала, который передал «господину корреспонденту» приглашение осмотреть музей и некоторые исторические памятники в районе Датуна и побывать на приеме у маршала в Пиндечуане.
Датун — небольшой городок с 50-тысячным населением, расположился в центре Сянганской котловины. Горы, охватившие сплошным кольцом равнину, не раз в прошлом укрывали местных жителей от врагов, и выбитые в скалах пещеры сохранили немало памятников ранней истории страны. У входа в одну из пещер Сергей увидел два огромных изображения Будды, высеченных в толще камня. По словам настоятеля Дату не кого монастыря, они были сделаны примерно 1500 лет назад. Неизвестные мастера вырубили в скале только верхнюю треть туловища высотой примерно 15 метров. Освещенный лучами, со своей ласковой всепрощающей улыбкой Будда загадочно смотрел на людей, стремившихся найти у него поддержку.
В Пиндечуань Лихарин добрался на автомашине. Весь разбитый многочасовой тряской, он с трудом дождался приема у начальника местного гарнизона и только после беседы с ним отправился в отведенную для жилья комнату.
Однако по-настоящему отдохнуть не пришлось. Несмотря на позднее время, его пригласили отужинать у маршала. Адъютант Фын Юйсяна генерал-майор Тан Юлинь, одетый в костюм офицера личной гвардии, беседовал в приемной маршала с другими приглашенными. Их было двое. Тан кивком головы предложил Сергею сесть и, закончив разговор, ушел для доклада. Вскоре он вернулся и сначала пригласил пройти в находившуюся рядом гостинную тех двоих, а затем и «господина корреспондента».
При входе гостей встречали маршал и его супруга. Высокий, стройный, одетый в полувоенный костюм Фын Юйсян тихим голосом осведомился о самочувствии прибывших и, пожимая руку, задал несколько традиционных вопросов этикета. Сергей знал, что маршалу 45 лет, но тот выглядел гораздо моложе. Чисто выбритое лицо наряду с обычной светской любезностью отражало кажущееся простодушие хозяина, и в этом была немалая привлекательность. В коротко остриженных волосах Фын Юйсяна густой россыпью поблескивала седина. Жена маршала, маленькая женщина лет тридцати, едва доставала мужу до плеча. Аккуратные очки делали ее лицо чуть-чуть строгим и придавали ему одухотворенность.