Нэпман 3. Ответный удар
Глава 1
Распродажа
Высокие окна особняка в Архангельском переулке встречали серое мартовское утро без обычных кружевных занавесей. В пустых комнатах гулко разносились шаги, а пыльные прямоугольники на обоях отмечали места, где еще вчера висели картины.
Я медленно шел по анфиладе, машинально отмечая следы прежней роскоши: вот здесь стояло бюро карельской березы, там была витрина с саксонским фарфором, а в углу находились напольные часы «Мозер» с боем, отмерявшие время трех поколений московских купцов.
Теперь только истертый паркет помнил былое великолепие. В воздухе еще держался легкий запах мастики. Старый Михеич по привычке навел утром последний глянец.
— Леонид Иванович, — в дверях появился щуплый антиквар в потертом пиджаке, нервно протирая пенсне батистовым платком. — Мы закончили оценку мебели. Если вас устроит, то мы можем…
— Давайте бумаги, — я жестом прервал его. Не хотелось выслушивать витиеватые объяснения, почему за гарнитур красного дерева екатерининских времен предлагают треть реальной цены.
С кухни доносились приглушенные всхлипывания. Агафья Петровна, экономка, прощалась с царством медных кастрюль и фаянсовых форм для заливного. Двадцать лет она правила этой кухней, еще при отце.
— Леонид Иванович, — в дверях появился Михеич, по-военному подтянутый даже в этот последний час. — Там из музея приехали, насчет картин и библиотеки.
— Зови.
Музейные работники, три немолодые женщины в одинаковых серых платках, старательно прятали глаза. Они помнили меня еще с тех времен, когда я водил сюда делегации, показывал коллекцию русской живописи.
— Вот здесь опись, — главная протянула листы плотной бумаги с казенными печатями. — Все по декрету о национализации культурных ценностей.
В кабинете надрывно зазвонил телефон. Василий Андреевич Котов, мой старый бухгалтер, педантично подсчитывал выручку от вчерашних продаж.
— Нет, нет, — донесся его голос, — рояль уже продан. И дубовую столовую тоже… Да, и гобелены вчера забрали.
На стене в золоченой раме еще висел последний портрет. Отец в черном сюртуке, с массивной золотой цепью часов на груди. Его пронзительный взгляд словно спрашивал: как ты мог допустить это, сын? Все профукал, все потерял.
— Простите, Леонид Иванович, — рядом бесшумно возник Головачев, бессменный секретарь. — Пришли из банка, за серебро и драгоценности. И товарищ Пузырев интересуется насчет коллекции табакерок.
За окном раздался грохот. Грузчики в кожаных фартуках заносили в фургон рояль «Бехштейн». Инструмент печально вздохнул басами, когда его опускали на попа.
Старый швейцар Михеич, украдкой смахнув слезу, в последний раз протирал до блеска медные ручки парадной двери. Сколько лет он встречал здесь гостей, отворяя тяжелые дубовые створки.
В углу приемной тихо всхлипывала старая экономка Агафья Петровна, прижимая к груди неизменный кружевной передник.
— Идите домой, Агафья Петровна, — я подошел к ней. — Вот, возьмите, это за два месяца вперед, выходное пособие. И рекомендательное письмо.
— Не надо мне, батюшка, — она замотала головой. — Я ведь еще вашего папеньку помню, упокой Господи его душу… Может, когда и пригожусь еще…
— Идите, — мягко повторил я. — Спасибо вам за все.
Из кабинета вышел Котов с раскрытым гроссбухом:
— Леонид Иванович, я подвел итоги. С учетом вчерашних продаж и утренней выручки…
Он замялся, отводя глаза в сторону.
— Сколько? — я знал, что сумма будет неутешительной.
— Четыреста двенадцать тысяч. Минус долги и обязательные платежи… — он перелистнул страницу. — Остается около двухсот пятидесяти.
Я молча кивнул. Двести пятьдесят тысяч, все, что осталось от состояния, которое три поколения Красновых создавали полвека. Даже на один месяц работы завода не хватит.
А в довершение всего — издевательски-вежливое письмо из банка: «В связи с утратой основных активов вынуждены аннулировать вашу кредитную линию».
За окном снова загромыхало. Теперь грузчики выносили столетний буфет карельской березы. В пустых комнатах гулко разносилось эхо их тяжелых шагов.
Я подошел к окну. В сером утреннем свете особняк, еще недавно бывший средоточием деловой и светской жизни, казался осиротевшим и постаревшим. Как и его хозяин, потерявший все в одночасье.
Ничего, думал я, глядя на погрузку вещей, это еще не конец. Они рано празднуют победу. У меня остается главное: знания из будущего и воля к борьбе. А вещи… вещи можно нажить заново.
У парадного подъезда особняка стоял видавший виды, но верный «Бьюик», тщательно отмытый от весенней грязи. Степан, мой верный шофер, в последний раз проверял двигатель, хотя машина исправна, как всегда.