В конторе непривычно пусто. Раньше в это время уже толпились посетители. Головачев за секретарским столом делал вид, что поглощен бумагами, но я заметил, как он украдкой разглядывает мой потертый костюм.
— Почта есть?
— Только счета и уведомления, — он протянул тощую пачку конвертов. — Да, и это… из жилотдела интересовались насчет вашей новой прописки.
Поднимаясь по лестнице в лабораторию, я ловил на себе взгляды сотрудников. Сочувственные, любопытные, злорадные — целая гамма эмоций. Еще бы, такое сокрушительное падение.
Мартовское солнце едва пробивалось сквозь пыльные окна заводской лаборатории. Длинные столы с приборами, массивные шкафы с реактивами, новейший спектрограф «Цейс» у дальней стены, все выглядело как обычно. Но в воздухе висело какое-то неуловимое напряжение.
Я смотрел на собравшихся сотрудников, отмечая знакомые лица. Вот Лебедев, начальник мартеновского цеха, нервно теребит окладистую бороду. Рядом Штром, поблескивая стеклами пенсне, что-то шепчет Соколову. Величковский у окна делает вид, что изучает какие-то графики.
— Итак, товарищи, — я намеренно использовал старомодное обращение, — вы хотели сделать заявление?
Лебедев откашлялся, расправил плечи:
— Да, Леонид Иванович. Мы… то есть я, Виктор Карлович и Петр Николаевич, — он кивнул на Штрома и Соколова, — подаем заявления об уходе.
В лаборатории повисла тишина. Только где-то в дальнем углу тихо гудела вытяжка.
— Вот как? — я изобразил удивление, хотя знал об этом еще вчера назад. — И куда же, если не секрет?
— В «Сталь-трест», — Штром произнес это почти вызывающе. — Нам сделали хорошее предложение. В конце концов, у них сейчас стабильность, военные заказы.
— А у нас? — я обвел взглядом лабораторию.
— А у нас тишь да гладь, простите, Леонид Иванович, — подал голос Соколов, — после истории с бракованной броней… сами понимаете.
Я молча смотрел на них. Двадцать лет Лебедев варил сталь на этом заводе. Штром пришел еще до революции. Соколов начинал здесь учеником механика.
— Что ж, это ваше право, — я пожал плечами. — Заявления на стол, расчет получите…
— Позвольте! — вдруг резко вмешался Величковский. — Это переходит все границы! Сначала саботаж с бракованной партией, теперь массовый уход специалистов. Куда мы катимся?
— Николай Александрович, — я повернулся к нему, — не стоит…
— Нет, стоит! — профессор картинно взмахнул руками. — Я терплю ваши методы уже полгода. Эти бессмысленные эксперименты, пустая трата реактивов… А теперь еще и это!
Молодой Сорокин у дверей едва заметно усмехнулся.
— Вы забываетесь, профессор, — я повысил голос. — Ваши обвинения…
— Это вы забываетесь! — Величковский побагровел. — Я возвращаюсь в университет. Там хотя бы занимаются настоящей наукой!
— И я ухожу, — неожиданно громко заявил Сорокин. — Нечего тут делать, раз такое начинается.
— И я тоже, — поддержал его Глушков. — Извините, Леонид Иванович, но так работать невозможно.
Краем глаза я заметил, как переглянулись Лебедев со Штромом. Этого они явно не ожидали.
— Прекрасно, — я медленно опустился в кресло. — Все сразу. Может, еще кто-нибудь?
Остальные сотрудники испуганно замерли над приборами. Только Протасов и Зотов отвернулись и, как ни в чем не бывало, продолжали работу у спектрографа.
— Заявления на стол, — повторил я устало. — Бухгалтерия подготовит расчет. Новых специалистов я уже подобрал.
— Вот так просто? — недоверчиво протянул Соколов.
— А чего тянуть? Неделю на передачу дел, и… — я сделал приглашающий жест к двери.
Они начали расходиться. Первыми ушли Лебедев, Штром и Соколов, сдержанно попрощавшись, но не глядя в глаза. Величковский демонстративно собрал бумаги в потертый портфель. Сорокин и Глушков просто молча вышли.
Когда дверь за последним закрылась, я подошел к окну. На заводском дворе Величковский что-то горячо объяснял Сорокину, размахивая руками.
— Лаборатория свободна, — негромко произнес я, не оборачиваясь. — Можно начинать.
Протасов и Зотов быстро заперли двери и начали составлять опись оборудования для списания. Через три дня все необходимое будет тайно вывезено в подвал старого особняка на Таганке. Правда, они об этом не совсем в курсе.
Я еще раз взглянул в окно. Величковский уже уехал на извозчике, всем своим видом демонстрируя оскорбленное достоинство. На заводском дворе кипела обычная жизнь.