За окном проплыла темная громада Курского вокзала. Карпов ловко объехал груженую подводу.
— Значит, дезинформация? — я начал понимать замысел Мышкина.
— Именно. Мы с вами разработаем целый план. Что и когда он должен им сообщать. Какие документы «случайно» показывать. А параллельно будем готовить сюрпризы, — он сделал многозначительную паузу.
— Параллельно готовим разоблачительные материалы для прессы, — закончил я. — Когда придет время, ударим по всем направлениям.
— Вы схватываете на лету, Леонид Иванович, — одобрительно кивнул Мышкин. — Только для этого нужны деньги. Серьезные деньги. Газетчики нынче дорого берут за правильные статьи.
Я мрачно усмехнулся:
— Будут деньги. У меня еще остались кое-какие семейные ценности. Завтра же займусь этим вопросом.
«Форд» остановился у перекрестка. Где-то вдалеке прогудел паровоз.
— Вот здесь я выйду, — Мышкин взялся за ручку двери. — Завтра обсудим детали.
Он растворился в темноте, только на мгновение мелькнул силуэт в кожаном пальто. Карпов тронул машину и поехал обратно на завод.
Я откинулся на спинку сиденья, перебирая в уме варианты. Значит, Кузьмин… Что ж, пришло время учиться играть чужими фигурами.
Проснулся я от бодрого заводского гудка. В кабинете промозгло. Камин давно погас, только серая зола напоминала о вчерашнем огне. На столе громоздились папки с чертежами и недопитая чашка кофе.
Вчера я работал допоздна и остался ночевать на заводе.
Старинные часы на стене показывали начало девятого. За окном уже кипела заводская жизнь, грохотали вагонетки, доносился лязг металла из мартеновского цеха.
Умывшись ледяной водой из графина, я достал из сейфа небольшой сверток в вощеной бумаге. Семейные драгоценности, последний резерв, который берег для самого черного дня. Что ж, видимо, этот день настал.
Позавтракав и отдав распоряжения Головачеву и Протасову, я отправился добывать деньги.
Пономарев жил в бывшем собственном доме на Маросейке, который теперь числился как «жилтоварищество». Большую часть особняка занимали новые жильцы, но антиквару удалось сохранить за собой четыре комнаты в бельэтаже, где он и вел свои негласные дела.
Массивная дверь с облупившейся краской открылась после третьего звонка. Седой швейцар, переименованный теперь в «дежурного по подъезду», впустил меня в полутемную прихожую. Потертая ковровая дорожка заглушала шаги.
В гостиной, превращенной в кабинет для оценки ценностей, еще сохранились следы прежней роскоши. Тяжелые портьеры, правда, уже с заметной молью по краям, темные обои с едва различимым узором, потускневшая бронзовая люстра.
У окна стоял массивный стол с настольной лампой, прикрытой зеленым абажуром. Особняк явно переживал не лучшие времена, с потолка местами осыпалась лепнина, паркет рассохся и скрипел при каждом шаге.
От прежнего богатства остались только специальные инструменты ювелира, разложенные на столе со знанием дела — лупы, пинцеты, весы необычайной точности. В углу виднелся несгораемый шкаф, сохранившийся еще с довоенных времен.
Пономарев принимал строго по рекомендациям. К счастью, у меня есть визитная карточка от Котова, который когда-то вел дела с почтенным антикваром.
Хозяин дома, сухощавый старик с аккуратно подстриженной седой бородкой, больше походил на университетского профессора, чем на скупщика. Золотое пенсне поблескивало в утреннем свете, на худых пальцах ни единого перстня.
— Присаживайтесь, Леонид Иванович, — Пономарев указал на потертое кресло у стола. — Василий Андреевич предупредил о вашем визите. Что желаете предложить?
Я развернул сверток. На зеленом сукне стола тускло блеснули фамильные броши, серьги и колье — все, что осталось от приданого матери.
Пономарев неторопливо надел специальные очки, достал лупу:
— Так-так… Очень интересно. Это ведь работа Фаберже, не так ли? — он поднес к свету изумрудную брошь. — Да, определенно. Узнаю почерк мастера Хольмстрема… А вот это… — он взял колье с александритами, — … если не ошибаюсь, заказывал ваш батюшка у Болина к свадьбе с Марией Николаевной?
— Вы хорошо осведомлены, — я старался говорить ровно.
— В нашем деле иначе нельзя, — Пономарев бережно повертел в руках старинные серьги с бриллиантами. — Каждая вещь имеет свою историю. И свою цену, разумеется.
Он снял очки, протер их батистовым платком:
— Что ж, я готов предложить сто двадцать тысяч. За все.
— Двести, — твердо сказал я. — Вы же знаете реальную стоимость.
Пономарев едва заметно улыбнулся: