Я достал из сейфа старую записную книжку отца. Где-то здесь были довоенные контакты рижских банкиров.
Возможно, эти связи еще пригодятся. В конце концов, деньги не имеют национальности, как говорил отец Краснова. А значит, старые знакомства могут оказаться полезнее новых документов.
Когда Котов ушел, я еще долго сидел над картами и схемами. Пять миллионов франков. Не так много, как хотелось бы, но достаточно для запаса.
Если, конечно, удастся все правильно организовать. И не попасться при этом, ведь цена ошибки в такой игре только одна.
За окном пропел гудок — менялась ночная смена. Я вышел из кабинета, кивнув дремлющему охраннику.
Спустя неделю мы участвовали в одной из промежуточных приемок продукции.
Солнце едва поднялось над заводскими корпусами, а на полигоне уже кипела работа. В утреннем воздухе плыл запах свежевыплавленной стали и ружейной смазки. Рабочие в промасленных спецовках устанавливали массивные бронелисты на испытательные стенды.
Я стоял чуть в стороне, наблюдая за последними приготовлениями.
Военная комиссия прибыла ровно в семь. Полковой командир Лаврищев, старый знакомый, высокий седой артиллерист с шеренгой боевых наград, придирчиво осматривал установленные мишени. За его спиной маячили два инженера-приемщика с папками документов.
— Доброе утро, товарищ Краснов, — Лаврищев протянул руку. — Готовы показать, на что способна ваша новая броня?
— Все готово, товарищ полковник, — я кивнул Величковскому.
Профессор, непривычно подтянутый в новом костюме, начал доклад:
— Перед вами образцы специальной трехслойной брони. Внешний слой — сверхпрочная сталь с особой кристаллической структурой. Средний — композитный материал нашей разработки. Внутренний…
— Это все хорошо, — перебил его Лаврищев. — Но выдержит ли она попадание бронебойного снаряда? Вот что меня интересует.
— Сейчас проверим, — я махнул артиллеристам. — Первый выстрел — стандартный бронебойный с дистанции сто метров!
Грянул выстрел. Бронелист даже не дрогнул — снаряд срикошетил, оставив лишь легкую вмятину.
— Любопытно, — Лаврищев поднес к глазам бинокль. — А из новой пушки?
Следующий выстрел был еще громче. На этот раз снаряд расплющился о броню, но не пробил ее.
— Впечатляет, — один из приемщиков что-то быстро записывал в блокнот. — Но это еще не все условия испытаний.
Два часа мы методично расстреливали бронелисты из разных орудий, с разных дистанций, под разными углами. Броня держала все. Даже когда притащили трофейную немецкую пушку с бронебойно-фугасными снарядами, результат остался тот же.
— Что ж, — Лаврищев вытер пот со лба. — Впечатляет, товарищ Краснов. Такой брони я еще не видел. Даже у немцев.
— Это еще не все, — я кивнул Сорокину. — Покажите им результаты испытаний на прочность.
Молодой инженер развернул графики:
— При той же толщине наша броня на сорок процентов легче немецких аналогов. И держит температуру до тысячи восьмисот градусов.
Лаврищев взял папку с документами:
— А производство? Сможете выдать нужный объем в срок?
— Пройдемте в цех, — я указал на новый корпус. — Покажу вам нашу автоматическую линию.
В мартеновском было жарко. Над головой с легким гудением скользили мостовые краны, внизу сновали рабочие в асбестовых костюмах. Сквозь бронированные смотровые окна было видно, как в печах кипит добела раскаленная сталь.
— Полная автоматизация, — я показал на центральный пульт управления. — Температурный режим контролируется с точностью до градуса. Система Бонч-Бруевича позволяет следить за всеми параметрами плавки.
— А производительность? — спросил один из приемщиков.
— Двести тонн брони в сутки. Через месяц выйдем на полную мощность, пятьсот тонн.
Лаврищев присвистнул:
— Серьезно… А качество при таком объеме?
— Проверяем каждый лист, — я указал на лабораторию за стеклянной перегородкой. — Рентген, ультразвук, механические испытания. Брак исключен.
Комиссия еще час придирчиво изучала документацию, проверяла образцы, опрашивала мастеров. Наконец Лаврищев собрал бумаги:
— Что ж, товарищ Краснов, впечатлен. Такого сочетания качества и объемов производства я еще не видел. Готовьте документы, будем подписывать акт приемки.
Когда военные уехали, я поймал себя на том, что впервые за утро перевел дух. Величковский вытирал платком вспотевшую лысину:
— Ну что, Леонид Иванович, кажется, получилось?