— Сначала патрульных нижнего коридора, — распорядился Магистр. — Им придется предъявить голову.
Такой вариант рассматривался заранее; патрульные Внутреннего периметра обладали особенно острым глазом, и простое гримирование подручными средствами едва ли обмануло бы их. Альтернативная операция требовала несколько больше времени, но в распоряжении отряда было еще почти пятнадцать минут; прежде, чем выйти из тайного хода и расправиться с часовым, они, прильнув к стене, дождались шагов патрульных, миновавших этот пост в прошлый раз. Менее чем за минуту проворные пальцы шести рук сняли с мертвеца доспехи Внутренней стражи, и Клосс одним ударом меча отсек ему голову. Форрог, самый низкорослый в отряде (даже ниже Хорта, правда, более коренастый), уже забирался в доспехи, которые Кана тем временем отмывала от крови. Бритая голова Форрога, втянутая в плечи, целиком скрылась внутри панциря; сверху в стальной воротник вставили отрубленную голову в шлеме. Конструкция была весьма неустойчивой, но Форрог умел держать равновесие. Не смущало его и то обстоятельство, что панцирь полностью закрывал ему обзор — он ничего не увидел бы и без панциря, ибо всю свою жизнь был слеп. «Я родился Темным», — усмехался он. Светлые маги увидели в этом перст Единого (а также расплату за грех его матери, зачавшей ребенка вне брака) и не стали пытаться вернуть мальчику зрение, предлагая довольствоваться «Светом духовным»; впрочем, возможно, они бы и изменили свое мнение, если бы у матери Форрога нашлось достаточно денег для щедрого пожертвования Братству. По иронии судьбы, свет юноше даровали Темные; они не вернули здоровья его глазам, но обучили магическому зрению. Однако и без применения магии Форрог мог дать фору иному зрячему, прекрасно ориентируясь по самым тихим звукам, по запахам, по легким дуновениям и колебаниям температуры воздуха… Слепой очень органично смотрелся в группе паломников, но Светлые едва ли заподозрили бы в нем члена диверсионного отряда.
Тем не менее, план был рискованный — хотя Темные и потрудились, гримируя голову мертвеца, опасность, что патрульные заметят ее неживое выражение издали — или почуют запах свежепролитой крови — существовала. И времени на принятие решения у Форрога было бы крайне мало, а отступившие за дверь товарищи не могли помочь ему ни оружием, ни хотя бы указанием на опасность…
Форрог ждал. Кровь мертвой головы стекала по его лицу и бритому затылку, но он не обращал на это внимания. Как обычно, он различил близящиеся шаги за несколько секунд до того, как их услышал бы самый чуткий из его зрячих товарищей. И эти звуки рассказывали ему обо всем — сколько патрульных, в каком они настроении и физической форме, что на них надето (кожаные доспехи поскрипывают, кольчужные и пластинчатые побрякивают, цельные латы резонируют в такт шагам), как вооружены (ножны меча нет-нет да и прошуршат по ноге, причем по этому звуку можно определить их длину, несущий на плече могучую палицу или алебарду чуть тяжелее ступает на одну ногу, лук и арбалет выдают себя позвякиваньем стрел в колчане — разве что метательные ножи, если, конечно, они умело закреплены, не издают звуков, и их наличие приходится подозревать на всякий случай, если доспех противника не слишком массивен — закованный в тяжелую броню не сможет хорошо метнуть нож…) Как и ожидалось, обходящих Периметр караульных было двое (наивная вера Светлых, что двоих сразу убить намного труднее, чем одного — разве они не знают, что у человека две руки?), в пластинчатых доспехах (менее надежных, зато более легких и удобных в движении, нежели латы стоящих на месте постовых), каждый вооружен двумя мечами средней длины и, бесспорно, хорошо владеет соответствующей тактикой боя. Видимо, заступили на дежурство уже давно и успели чуть-чуть утомиться, а главное, обошли Периметр не один раз, и, раз за разом убеждаясь, что все как обычно, несколько подутратили бдительность. Очень хорошо. Это давало лишь доли секунды форы, но Форрогу этого было достаточно.
В шагах того, что шел справа, возникла легкая неуверенность. Очевидно, он заметил — хотя и сам не успел это толком осознать — что с лицом часового что-то не так. До них оставалось еще около двадцати футов, но медлить больше было нельзя.
На глазах патрульных часовой, повернувшись в их сторону, резко боднул воздух, и его голова оторвалась от тела. Описав параболу, она потеряла шлем, и оба предмета упали на пол — один со звоном, второй с глухим стуком, покатившись к ногам опешивших патрульных. Безголовое тело тем временем не рухнуло, а побежало прямо на них. Один из караульных схватился за висевший на шее знак Единого; у второго рефлексы сработали надежнее парализованного страхом сознания, и он рванул из ножен меч, но было слишком поздно. Из шейного обода безголового часового высунулись две руки (латные наручи с кольчужными перчатками при этом безжизненно висели) и сделали стремительное метательное движение. Острое тяжелое железо врезалось в лица караульных.
Магистр планировал, что, ликвидировав патруль, группа двинется по коридору его путем, последовательно устраняя часовых, однако на сей раз все прошло не так гладко. Тот, что схватился за меч, умер не сразу и успел закричать. Хиннар и Эргарт, первыми выскочившие в коридор с добытыми в караулке арбалетами, тут же прикончили его стрелами, но, по всей видимости, крик был услышан на ближайших постах. Такой вариант, впрочем, тоже был учтен Магистром. Коротким жестом он разделил отряд надвое и послал обе группы по Периметру в противоположные стороны. Времени переоблачаться в доспехи дозорных и разыгрывать маскарад уже не было; ставка была лишь на скорость — и на тьму. Бежавшие последними, вооружившись мокрыми тряпками, тушили светильники. Подкреплению Светлых, когда оно подоспеет, придется непросто в кромешном мраке. Даже если они прибегут с факелами, огни сделают их хорошей мишенью для таящихся в темноте врагов. Все очень логично, подумал Эргарт, несясь по коридору рядом с Магистром: тьма — враг Светлых и друг Темных… Караульный на следующем посту уже тянул за веревку сигнального колокола (в другой руке блестел обнаженный меч, направленный в сторону подозрительного шума в коридоре), но поднять тревогу все-таки не успел: из четырех лезвий, просвистевших в воздухе, веревку перерубили два. Одновременно две стрелы вонзились в глазницы стражника прямо сквозь щель уже опущенного забрала. Но, разумеется, это был далеко не последний стражник в этом коридоре…
Лациуса окружал кромешный мрак. Странно — перед этим ему казалось, что свет впереди, хотя и тусклый, все-таки был. Но теперь он вынужден был пробираться по тайному ходу ощупью. Благоразумие настойчиво советовало не искушать Единого и повернуть назад; в памяти навязчиво всплывали все слышанные когда-то истории о бездонных колодцах, ямах с шипами и прочих ловушках, подстерегавших непосвященных в запретных коридорах Цитадели. Лациус всегда с негодованием отвергал эти слухи — подобные приспособления естественны для давным-давно уничтоженных крепостей Темных, но немыслимо, чтобы такими жестокими и подлыми приемами пользовались Светлые! Теперь, однако, эта благородная мысль уже не казалась ему столь бесспорной. И все же он продолжал идти вперед, подстегиваемый сложной смесью любопытства, жажды подвига и страха — того страха, что заставляет идти навстречу опасности, а не поворачиваться к ней спиной.
Внезапно нога Лациуса запнулась о препятствие. Юноша старался ступать осторожно и потому не упал; напротив, он в испуге замер с вытянутыми руками, по-прежнему не нащупывавшими ничего, кроме пустоты. Пол не разверзся под его ногами, потолок не рухнул ему на голову, никакие пики и секиры не выскочили из стен; юноша перевел дух и медленно присел на корточки, чтобы ощупать лежавшее на полу. Страх, было отпустивший его, вновь накатил ледяной волной, когда Лациус понял, что трогает недвижное человеческое тело. Оно, впрочем, было еще теплым, и юноша подумал, что человек, возможно, жив и нуждается в помощи; он протянул руку туда, где должна была находиться голова, чтобы проверить пульс на шее и попытаться почувствовать дыхание — но вместо того, чтобы коснуться лица, пальцы сперва скользнули в пустоту, а потом влезли во что-то липкое и склизкое. Лишь когда его пальцы влезли в мокрую трубку трахеи, а затем уперлись костяшками в острый край перерубленного позвонка, Лациус в ужасе осознал, что щупает срез шеи обезглавленного трупа.