Слова вырвались у нее, прежде чем она успела остановиться. Она не подозревала, что чувство вины за смерть Руфи было так близко к поверхности. Джеймс уставился на нее: слезы привычно покатились по его лицу.
— О Боже, Дель, я совсем не это имел в виду, — сказал он, и они одновременно сели, будто заранее отрепетировали.
— Джеймс, мне кажется, что не нужно сейчас об этом говорить, — сказала она, чувствуя себя немыслимо уставшей, потянулась к кнопке телевизора, оставила его смотреть рекламу пива и пошла к Сэму.
У двери в его комнату она присела, чтобы привести свои мысли в порядок.
Вы даже не попробовали. Почему вы не попробовали?
Ему семь лет, сказала она себе. На свете нет ничего более странного, чем семилетние дети. Ее вопрос «Как?» был лишь попыткой исследовать его сознание, убедить его в том, что было сделано все, что можно было. И все. Она постучалась и вошла. Ее сердце было переполнено ужасом, как сгустком мазута. Осторожные звуки заставили ее улыбнуться. Кто знает, что делает семилетний мальчик под одеялом?
— Сэм, папа не хотел кричать на тебя. Он расстроен, что так получилось. Ты ни в чем не виноват.
«Господи, как я устала».
— Ладно, — ответил Сэм, теребивший в руках маленький мягкий мячик, который Джеймс купил ему в магазине игрушек. Адель обняла Сэма, но он был как деревянный.
— Ты скучаешь по Руфи?
— Да, — ответил Сэм. Как-то механически. «Да» было правильным ответом на этот вопрос. У Сэма хорошо получались правильные ответы.
— Я тоже, малыш. Каждый день.
— Мама?
— Что?
— Не говори папе. Мне кажется, когда-нибудь Руфи вернется.
Адель нечего было сказать. Совсем нечего.
Почему вы не попробовали?
* * *
Раздался стук в дверь. Она подпрыгнула, совершенно сбитая с толку.
— Миссис Туллиан?
Адель опустилась на стул. Льюин.
— Иду!
* * *
Трех минут не прошло, как Адель полностью захватил сложный разговор о правах Льюина на покос травы и выгул скота на полях. Контракта он не подписывал, но была устная договоренность. Он руководствовался обычным правом, к тому же, если бы он не пользовался этими полями, трава бы слишком разрослась, и пришлось бы перепахивать, а это дорого бы им обошлось, причем они потеряли бы выручку, которую приносило сено...
— Хватит! — смеясь, сказала Адель. Ее слезы уже давно высохли. — Мистер Балмер, ради Бога...
— Льюин.
— Льюин. Послушайте, по мне, так хоть буйвола выгуливайте. Мы здесь только на зиму. Честное слово, мы ничего не собираемся менять.
— Да, а прошлогодняя выручка с сена...
— Льюин. Мне насрать на сено. Честное слово.
Слово «насрать» его шокировало. Он посмотрел на свои руки. Какие большие у него руки, подумала Адель.
Он улыбнулся.
— А-а. Ну тогда ладно. Я просто думал, что необходимо все это обсудить. С Себастьяном Джерретом я еще об этом не говорил. Но все время об этом думал. Если бы я потерял поля для выгула, мне конец, если честно. Они всегда у меня были. И у моего отца. Извините. Не хотел беспокоить вас со всем этим. Я думаю, что у вас и без того полно дел с... со всем этим. — Он запнулся.
— Спасибо вам за то, что были здесь прошлой ночью. Первая ночь в незнакомом месте. Вы нам помогли.
— А, это... это пустяки... — сказал он и покраснел. Она подумала, что у него очень красивые глаза. Темно-голубые. Очень красивые. И что-то еще. Непонятное чувство щекотало ее, как волосок... но она не могла его уловить.
— Я думаю, мы узнаем друг друга очень хорошо, ведь всю зиму здесь проторчим. Извините, я имею в виду не «проторчать», а... вы понимаете, о чем я. — Она рассеянно почесала щеку, откинула в сторону воображаемый волосок. Что же это такое?
— И я подумала, что будет хорошо, если вы придете к нам сегодня вечером на ужин. И Дилайс — так ее зовут? Женщина, о которой вы говорили прошлой ночью?
— Дилайс. И Дэйв, ее муж. Ну, большое вам спасибо. Я спрошу Дилайс. Она побольше меня любит ходить по гостям.
Она уже готова была спросить о миссис Балмер, но вдруг подумала: что это я? Нет же никакой миссис Балмер. И он не просто холостяк. Как там говорят? Псих-одиночка? Господи, где это она набралась таких выражений?
— И, конечно, вы можете пригласить любого, кого вам хочется, Льюин, — небрежно сказала она.
— Ну нет. Мне некого, — сказал он и посмотрел на нее с улыбкой, которая показалась ей какой-то странно заговорщицкой. Наш маленький секрет. Но какой же красивый мужчина, вдруг подумала она. И какие мускулы. Настоящий регбист. Невысокий, плотный, тяжелый, прочный, как старая мебель. Как шкаф из красного дерева, все ящики которого заперты. Она неожиданно снова растерялась. Это она — выпускница дорогого пансиона для девочек, прекрасная хозяйка.
— Ох, где же мои манеры! — вдруг весело воскликнула она. — Чай, Льюин, или кофе? Давайте я угадаю... Крепкий чай без сахара. Верно?
— Кофе, если у вас есть. И два куска сахара. Без молока. Если честно, — сказал он, и они рассмеялись. Да, он ей нравился. Она принялась возиться с чайником и чашками.
— Наша первая ночь! Сэм спал как ангел. Я была уверена, что он глаз не сомкнет всю ночь, но он уснул мгновенно. И я тоже! Обычно я невыносима в незнакомых постелях, ворочаюсь, брыкаюсь. Но стоило только мне коснуться подушки!..
На самом деле это была долгая тяжелая ночь. Джеймс (мерзавец) лежал рядом с ней как труп, а она слушала все тайные тихие звуки, что слышны по ночам в деревне. Через какое-то время они показались ей странно соркестрированными, потом — организованными. Все что-то значило, но она своим городским слухом не могла даже поверхностно расшифровать их. И дом, как и любой обычный дом спокойными ночами, издавал свои незаметные звуки. И Сэм...
— Вам, наверное, здесь очень спокойно, — сказал Льюин, — и скучно. Могу себе представить. После города.
Она попыталась вообразить представление Льюина о «городе», и ей на ум пришел вид Пикадилли-Серкус, огромная светящаяся реклама «Кока-Колы» и «Фуджи филмз», толпы людей, пьяных, деловитых. Молодежь слоняется возле «Бургер Кинга»...
— Вы когда-нибудь жили в Лондоне, Льюин? — спросила она.
— Я? Нет. Вообще никогда там не был. Представляете! — стыдливо улыбнулся он.
— Ну, по мне, скучать не из-за чего. Мне здесь нравится, — выразительно заявила она, решив, что будет именно так.
— Ладно. Мне пора возвращаться, — сказал он, встав так резко, что Адель на мгновение подумала, что чем-то его обидела.
— Хорошо. Ну, будете проходить мимо...
— И, если можно, я бы забрал свою кастрюлю.
— Да. Конечно.
Что она такое ему сказала? Адель вытащила кастрюлю из-под кучи посуды на сушилке.
— Жаркое было превосходным, — умиротворяюще сказал она. (Ты должен дать мне рецепт...)
— Рад, что вам понравилось. Почти все я вырастил сам. Так дешевле. Приправы тоже.
— Это так удивительно, — прощебетала Адель, морщась от пошлости собственных слов. Она совсем растерялась, полностью лишилась уверенности в себе. Нет, она ничем не могла его обидеть.
Она вручила ему кастрюлю — и он обворожительно ей улыбнулся. Затем он схватил ее за руку; это было самое неловкое рукопожатие в ее жизни. Оно было более неловким, чем рукопожатие простофили старшеклассника в залитой слишком ярким светом безалкогольной дискотеке.
— Надеюсь, вам здесь понравится, — сказал он с невероятно серьезным видом.
— Я уверена, что нам понравится, — серьезно ответила она и, не в силах больше сдерживаться, рассмеялась. — Простите, простите, я просто растерялась. Я не помню, когда мне в последний раз жали руку. Извините.
— Не нужно извиняться. Посмеяться — это хорошо. Тут в округе не над чем особо смеяться.
Она снова почувствовала себя уверенно и осмелилась попросить:
— Льюин, вы не против, если я прогуляюсь вместе с вами до вашего дома? Если честно, я бы немного прошлась. А еще мне хочется посмотреть на ваш дом. Вы не против?
— Ну, там не на что смотреть. Беспорядок, что еще у меня может быть.