Сквозь грязное стекло уже пробивались огни города. Я не раз слышал поговорку: "Бангкок никогда не меняется". Но это не совсем так. Очертания Хрустального Бангкока, причудливым соцветием, футуристической конструкцией из стекла и металла застывшего на расстоянии четырехсот метров над землей, действительно, не менялись — один–два новых шпиля, для которых удалось выкроить место на платформах, не в счет. Ведь число лепестков Лотоса всегда остается неизменным.
Зато Старый Бангкок, словно раковая опухоль, стремительно разрастался в ширину, захватывая побережье Сиамского залива, словно жуткими метастазами, своими ульями–многогранниками… И, пресытившись совершенством Хрустального Бангкока, его строгой, продуманной красотой и изысканной игрой света на гранях Лотоса, туристы рано ли поздно сходили в эти круги Нараки — царство старых неоновых реклам, едкого сернистого смога и ядовитого дождя.
Здесь развернулся самый большой рынок на территории Новой Азии, где продавалось все, что угодно: от дешевых копий самых последних имплантов и легальных наркотиков до оружия или рабов любого пола, какой только придет тебе в голову, хочешь — на ночь, хочешь — на все 14 дней предоставленного Корпорацией отпуска. Главное, не забыть уточнить, какое количество металла и пластика на массу тела ты считаешь приемлемым. А то дождешься — впарят механическую игрушку, у которой от человека разве что фаланга мизинца!
А еще тут жила она. Женщина, которая перевернула мою жизнь. А затем ушла — чтобы через два года написать мне: "Приезжай в наш отель, срочно".
Резкий толчок выдернул меня из воспоминаний — поезд прибыл на вокзал. Я запахнул плащ, надел респиратор и вышел навстречу тропическому дождю.
***
— Вы писатель?
Томаш вздрогнул и аккуратно закрыл старомодный блокнот в потертом кожаном переплете. Каждый раз, возвращаясь в Варшаву, он привозил десяток таких, исписанных мелким, убористым почерком. Натуральную кожу можно было достать разве что в Азии. В Старой Европе за это полагался сумасшедший штраф — но это был его собственный маленький бунт против корпоративной этики.
— Вроде того.
Собеседник кивнул, удовлетворившись этим ответом. На нем было традиционное одеяние нео–буддиста, а гладкую оливковую кожу его головы покрывала янт — татуировка, в линии которой органично вплетались разъемы и металлические нити.
— Мастер Лаа ждет Вас, — он поклонился, отодвигая ширму и пропуская Томаша.
После крошечного, бедно обставленного помещения, окуренного благовониями, кабинет в традиционном европейском стиле прошлого века смотрелся по меньшей мере странно. Широкий письменный стол (настоящее дерево или качественная подделка?), глубокие кресла, портрет Алана Тьюринга на стене. И стеллажи с книгами…
— Моя скромная коллекция. Некоторые, подозреваю, сохранились в единственном экземпляре.
Томаш не сразу смог отвести взгляд от корешков книг и посмотреть на мужчину, сидевшего за тяжелым столом. На вид тому было около пятидесяти: невысокий азиат в строгом и старомодном — под стать его кабинету — костюме, чертами лица напоминающий скорее потомка японских эмигрантов, чем аборигена.
— Господин Навроцки?
Его английский был совершенным.
— Можно просто Томаш.
— Могу я поинтересоваться, как вы узнали о нас?
— Увидел проспект в каком‑то из баров…
— Понимаю, — мужчина кивнул и указал на свободное кресло. Кресло было кожаным….
— Пытаетесь что‑то забыть? Или кого‑то? — Спросил мастер Лаа.
Томаш задумался, вновь пробежался взглядом по комнате. Забавно, почему‑то он ожидал увидеть здесь лабораторию, мигающую мониторами и забитую аппаратурой, центром которой будет стационарная имплантационная капсула. Но уж точно не кабинет психотерапевта из середины двадцатого! И еще, в этой комнате было что‑то неуловимо знакомое. В комнате — и в человеке… И оттого ему было не по себе.
— Да нет, скорее, ищу… В том проспекте было сказано, что ваша компания помогает обрести себя.
Его собеседник улыбнулся.
— В каком‑то смысле… Смотрите, — голос мастера Лаа сделался мягче, сильнее, и Томашу подумалось, что именно так читают мантры в старых храмах. — С каждым годом мир все больше заполняется информацией. Рекламные слоганы, Сети, TV! Человек никогда не остается в одиночестве. Сны и те транслируются — дети понятия не имеют, что значит видеть кошмары. Мы настолько привыкли к "белому" шуму, что не помним, что бывает как‑то иначе. И если наступит полная тишина, люди попросту станут сходить с ума…