Я видел прошлый мир, прекрасные трибуны и чёрные улицы. Шесть дней тяжкого труда, постоянные переработки, низкая зарплата, а затем выходной, на который уже не оставалось сил. Эффективная машина капитализма вывела лучшую формулу, при которой соотношение отдыха и эксплуатации выдало максимальную продуктивность. Зарплаты хватало только на еду, кров и редкий отдых. Когда силы начинали кончаться, ты получал выходной, где спал и снова запускал один и тот же цикл.
Такова была жестокая реальность для большинства и все её принимали. Ведь сам человек если и имел высшую цель, то это точно был не гедонизм, ведь это просто… просто противоречит самой нашей природе. Мы скорее пчёлы и муравьи, что будут трудиться ради какой-то грандиозной цели и умирать тысячами, десятками тысяча, миллионами и миллиардами, чтобы следующие поколения могли достроить колизей, запустить человека в космос, вылечить рак и встать наравне богами, что каждый день будут ещё дальше от нас.
Затем же все эти тривиальные и понятные большинству картины вновь сменялись. Исчезало гнетущее душу осознание того, что ты лишь винтик в системе и никакой не распиздатый, каким ты сам себя представлял. Как и миллиардером или миллионером ты тоже не станешь, ведь ты… ты родился в небогатой семье и по статистике в лучшем случае сохранишь капитал, а в худшем просрёшь его и социальный лифт сломает тебе хребет. Ведь если один поднялся — другой упал.
И ты бегаешь, бегаешь, устаёшь как собака, каждый день засыпаешь и не видишь конца, одна за другой мечты разбиваются, а затем когда ты вроде садишься рядом с любовью всей своей жизни и выдыхаешь, принимая текущие правила и не желая более спорить с миром… вот, ты уже в шаге от того, чтобы найти гармонию, а она говорит…
— Мы разные, понимаешь… слишком разные, нам наверное нужно расстаться.
Тысячи причин слетают с её прекрасных как и пятнадцать лет назад уст. Характер не те, но да ладно, ты можешь местами быть и мягче, если надо жёстче, подумаешь. Но ей нравится тяжёлый рок, а ты как-то в целом не особо музыку и слушаешь, как и для фан-зоны вроде староват, нет? Хотя ты пожимаешь плечами и с улыбкой говоришь, что можно и вспомнить молодость… и так со всем, с причёской, с манерой речи, с тем как ты раскладываешь столовые приборы и громкостью твоего дыхания.
— Ты ей просто никогда и не нравился, просто вы оба слишком плохо учили биологию и ничего не знали ни о гормонах, ни об отношениях, — говорил Алый Мудрец, чьё сердце обливалось кровью в тот момент, а весь мир начал рушится. — И ладно, хрен с ним, этот вопрос алкоголя, в который ты себя зальёшь, чтобы принять, отпустить и забыть. Да вот только куда деть ребёнка? А ей кажется насрать и на него…
Развод, увольнение, она уже в другой стране начала новую жизнь, а ты со щетиной пытаешься объяснить своему сыну девятикласснику, что и так делаешь всё, что можешь. В ответ слышишь алкаш, неудачник, ты это заслужил. И последний гвоздь в крышку гроба забивает инсульт в сорок пять, после чего ты остаёшься один. Абсолютно один, никому не нужный и не понимающий, что вообще сделал не так.
— Ха-ха-ха… — рассмеялся я, когда Алый Мудрец вырвал из меня косу.
Кишки и органы начали вываливаться через жуткую рану, было больно как по-настоящему, но всё равно хриплый смех вперемешку с кровью вылетал из глотки, пока раны затягивались. Как это было забавно, реально смешно.
— Тебе смешно? — прошипел Алый Мудрец, не понимая моей реакции и даже задумываясь о том, а не сошёл ли я с ума.
— Ты жалок. Жалок не потому что тебе было больно, а потому что уже по попаданию в этот мир был старше меня раза в два или может три, но… ха-ха-ха… сука, ты при этом всё равно был уверен, что ты, блядь, один такой и хуже твоей участи нет ничего! Боже, какой же червь. Иди сюда, поплачь у меня на плече.
И в невиданной до этого момента ярости Алый Мудрец впал в безумие. Один за другим его удары разрывали моё тело, отрывали конечности, я летал туда-сюда словно кукла для битья, раз за разом восстанавливался и вновь становился предметом, на котором вымещалась вся злость. Однако заткнуть меня он не мог, ведь это не я оказался заперт с ним в этой ловушке. Это он оказался заперт со мной.
— Не пойми меня неправильно, это всё очень грустно, я даже вот, всплакнул чутка, — честно произнёс я, хоть слова в то же время и были преисполнены иронией. — Сам тоже пиздострадал много, возмущался, сетовал на звёзды и богов, ненавидел весь мир вокруг, какой же он не справедливый! А потом как-то на химио-терапии увидел паренька, уже лысого и неспособного ходить. Я на тот момент уже более десятка лет прожил, а он… он не дожил и до семи. И знаешь что? Знаешь, в чём весь сок?