— С того дня я часто заглядывал сюда — даже в ту пору, когда все было покрыто глубоким снегом.
Хисако кивнула, и на ее щеках появились симпатичные ямочки. Кто бы мог подумать, глядя на эту девчушку, что она была близка с Гимпэем? Да и он сам навряд ли смог бы обнаружить на этом милом лице следы своего «дурного» влияния.
— Я думала, что вы, может быть, иногда заходите сюда, — сказала Хисако.
— Однажды я пришел, когда на улицах снег уже растаял, но здесь его еще было много — целая гора. Может быть, убирали улицу и сбрасывали его сюда. Мне показалось, что здесь погребена наша любовь. И еще я подумал: под этой горой снега похоронен наш ребенок. — Гимпэй умолк спохватившись, что говорит словно в бреду.
Но Хисако кивнула и поглядела на него ясными глазами. Гимпэй растерялся и поспешно перевел разговор на другое.
— Ты все же решила вместе с Ондой поступить в университет?
— Все это пустое… — безразлично проговорила Хисако. — С какой стати женщине учиться в университете?
— Те пояса, из которых ты связала веревку, я бережно храню до сих пор. Ведь ты мне их подарила, правда?
— Наверно, веревка просто выскользнула у меня из рук, — призналась Хисако.
— Отец тебя очень ругал?
— Он запретил мне выходить из дома.
— Знай я, что ты не посещаешь колледж и тебя не выпускают из дома, обязательно пришел бы к тебе — через то самое окно.
— Иногда я по ночам стояла у окна и глядела в сад, — прошептала Хисако.
По-видимому, с тех пор как они перестали встречаться, Хисако вновь обрела свою девичью чистоту, и Гимпэй почувствовал, что не в его силах опять возбудить в ней былую страсть. И все же Хисако не отодвинулась, когда он присел на нейлоновый платок — туда, где только что сидела Онда. На Хисако было чудесное голубое платье с кружевным воротничком. Наверно, она так нарядилась ради церемонии. Гимпэю даже показалось, что Хисако стала пользоваться косметикой, но она накладывала ее так умело, что трудно было заметить. Гимпэй догадался об этом лишь по едва уловимому запаху.
— Пойдем куда-нибудь… Или вообще убежим отсюда — далеко-далеко, на пустынный берег озера… — сказал он, осторожно кладя руку ей на плечо.
— Учитель, я ведь решила больше не встречаться с вами. Я счастлива, что сегодня мне довелось вас увидеть, но пусть это будет наша последняя встреча. — Голос Хисако звучал спокойно. Она не отвергала Гимпэя, просто взывала к его разуму. — Если я почувствую, что не могу жить, не увидев вас, я вас найду, чего бы это ни стоило.
— Но я опускаюсь, опускаюсь на самое дно.
— Я приду к вам, если даже вы будете скрываться в подземных тоннелях станции Уэно.
— Пойдем со мной сейчас.
— Нет, сейчас не могу.
— Почему?
— Мое сердце разбито, и рана еще не затянулась. Если любовь сохранится и вы будете мне нужны, когда я окончательно приду в себя, я обязательно вас найду.
— Сомневаюсь… — Он почувствовал, словно у него немеют, отнимаются ноги. — Я все понял. Тебе не следует опускаться на дно, в тот мир, где я нахожусь. Постарайся, чтобы никто не узнал о том, что я открыл в твоей душе. Иначе тебе грозит беда. Я останусь в своем, чуждом тебе мире, но всю жизнь с благодарностью буду вспоминать тебя.
— А я постараюсь забыть вас, если смогу…
— Да, так будет лучше, — решительно сказал Гимпэй и в то же мгновение почувствовал невыразимую тоску. — Но сегодня… — Голос его задрожал.
Сверх ожиданий Хисако согласно кивнула.
Пока они ехали в такси, она не произнесла ни слова. Она закрыла глаза. Лицо ее было спокойно, лишь щеки слегка порозовели.
— Открой глаза. Я уверен — в них скрываются чертики.
Хисако широко раскрыла глаза — в них была пустота.
— Какие они у тебя грустные… Ты еще не забыла? — Он прикоснулся губами к ее ресницам.
— Я все помню, — едва слышно прошептала безжизненным голосом Хисако…
С тех пор Гимпэй больше ее не встречал.
Несколько раз он приходил туда, к ограде сгоревшего дома. Однажды он увидел, что участок огорожен новым забором, трава скошена и земля утрамбована. А спустя года полтора или два там начали строить новый дом. Судя по фундаменту, домик небольшой, подумал Гимпэй и решил, что вряд ли эту стройку затеял отец Хисако. Скорее всего, он кому-то продал участок. Прислушиваясь к звуку рубанка, которым споро работал плотник, Гимпэй закрыл глаза.
— Прощай! — прошептал он недостижимой теперь для него Хисако и мысленно пожелал счастья тем, кто будет жить в этом новом доме. Уверенные звуки рубанка словно подтверждали, что его пожелание сбудется.