— Графиня, — сказал он, — меня, сознаюсь, больше всего удивляет одно обстоятельство.
— Какое, монсеньер?
— Что вы, при вашем титуле и имени, не обратились к королю.
— К королю?
— Да.
— Но, монсеньер, я обращалась к королю с двадцатью ходатайствами, с двадцатью прошениями.
— И без успеха?
— Без всякого.
— Но, помимо короля, все принцы королевского дома откликнулись бы на ваши обращения. Например, господин герцог Орлеанский, который очень добр и любит иногда делать то, чего не делает король.
— Я обращалась и к его высочеству герцогу Орлеанскому, монсеньер, но безуспешно.
— Безуспешно! Это меня удивляет.
— Что же делать! Если человек беден и не имеет рекомендации, то его прошения обыкновенно не идут дальше передней принцев.
— Зато есть еще монсеньер граф д’Артуа. Люди, любящие пожить весело, иногда способны на такие хорошие поступки, каких не дождешься и от благотворителей.
— Монсеньер граф д’Артуа поступил так же, как и его высочество герцог Орлеанский и его величество французский король.
— Но ведь есть еще принцессы, тетки короля. О графиня, или я сильно ошибаюсь, или они должны были дать вам благоприятный ответ.
— Нет, монсеньер.
— Я не могу поверить, чтобы и мадам Елизавета, сестра короля, была так бесчувственна.
— Вы правы, монсеньер. Ее королевское высочество, получив мое прошение, обещала принять меня; но не знаю почему, приняв моего мужа, она, несмотря на все мои дальнейшие попытки, не пожелала дать мне более никаких известий о себе.
— Это, действительно, странно! — воскликнул кардинал.
И тотчас же продолжал, будто бы у него только что мелькнула эта мысль в голове:
— Но, Боже мой, мы забыли…
— О ком?
— О той особе, к которой вы должны были обратиться прежде всего.
— К кому же я должна была обратиться?
— К той, которая раздает милости и никому не отказывает в заслуженной помощи: к королеве.
— К королеве?
— Да, к королеве. Вы видели ее?
— Никогда, — с невозмутимой ясностью отвечала Жанна.
— Как, вы не подавали прошения королеве?
— Нет.
— Не пытались добиться аудиенции у ее величества?
— Пыталась, но неудачно.
— Но вы, по крайней мере, старались становиться на ее пути, чтобы она обратила на вас внимание и допустила ко двору? Это было бы недурное средство.
— Я никогда не прибегала к нему.
— Положительно, сударыня, вы говорите мне невероятные вещи!
— Нет, я и вправду была только два раза в Версале и видела там только двух лиц: доктора Луи, лечившего моего несчастного отца в больнице Отель-Дьё, и барона де Таверне, к которому имела рекомендацию.
— А что вам сказал господин де Таверне? Он имел полную возможность направить вас к королеве.
— Он сказал мне, что я действую очень неловко.
— Почему?
— Потому, что добиваюсь благосклонности короля на основании родства с ним. А это, естественно, не нравится его величеству, так как бедных родственников никто не любит.
— Это вполне в духе эгоистичного и грубого барона, — заметил принц.
Затем, вспомнив о посещении Андре, подумал про себя: "Как странно! Отец лишает надежды просительницу, а королева привозит к ней его дочь. Право, из этого противоречия что-нибудь да должно выйти".
— Клянусь честью дворянина, — продолжал он громко, — я поражен, услышав от просительницы, от женщины, принадлежащей к высшей знати, что она никогда не видела ни короля, ни королевы.
— Кроме как на портретах, — с улыбкой добавила Жанна.
— Ну, — воскликнул кардинал, вполне убежденный теперь в неведении и искренности графини, — я, если это понадобится, сам свезу вас в Версаль и сделаю так, чтобы его двери раскрылись перед вами!
— О монсеньер, вы безгранично добры! — благодарила, не помня себя от радости, графиня.
Кардинал подвинулся к ней ближе.
— Не может быть, — продолжал он, чтобы ваша судьба в скором времени не заинтересовала общество.
— Ах, монсеньер, — сказала Жанна, очаровательно вздохнув, — вы серьезно так думаете?
— О да, вполне.
— Мне кажется, что вы мне льстите, монсеньер.
И она пристально взглянула на него.
Действительно, эта неожиданная перемена не могла не удивить графиню, с которой кардинал десять минут назад обращался как истый принц — довольно небрежно.
Взгляд Жанны, умело направленный на кардинала, как стрела, пущенная из лука, затронул если не сердце кардинала, то его чувственность. В этом взгляде можно было прочесть огонь тщеславия или огонь желания: во всяком случае, огонь в нем был.
Господин де Роган хорошо знал женщин и должен был признаться, что редко видел более очаровательную особу.
"Ей-Богу, — подумал он, по-прежнему затаив заднюю мысль (без нее нельзя представить придворного, в котором всегда сидит дипломат), — право, было бы слишком удивительным, слишком необыкновенным счастьем, если бы я встретил честную женщину, кажущуюся по наружности обманщицей, и вместе с тем нищую, у которой при всей ее бедности есть могущественная покровительница".
— Монсеньер, — прервала его размышления сирена, — вы иногда впадаете в молчание, которое меня тревожит… Простите, что говорю вам это.
— Чем же оно тревожит вас, графиня? — спросил кардинал.
— Вот чем, монсеньер. Такой человек, как вы, бывает невежлив только с женщинами двух сортов.
— О, Боже мой! Что вы хотите сказать, графиня? Честное слово, вы пугаете меня.
— Да, — продолжала графиня, — с женщинами двух сортов… Я это сказала и повторяю снова.
— С какими же?
— С женщинами, которых они слишком любят или которых они недостаточно уважают.
— Графиня, графиня, вы заставляете меня краснеть. Я нарушил по отношению к вам правила вежливости?
— А вы не находите?
— Не говорите мне подобных вещей: это было бы ужасно!
— Действительно, монсеньер. Ведь вы не можете слишком любить меня, и вместе с тем, как мне кажется, я вам до сих пор не дала повода не уважать меня.
Кардинал взял Жанну за руку.
— О графиня, вы говорите так, как будто рассердились на меня.
— Нет, монсеньер, вы еще не заслужили моего гнева.
— И никогда не заслужу его, сударыня, начиная с этого дня, когда я имел удовольствия увидеть и узнать вас.
"А, мое зеркало, мое зеркало!" — подумала Жанна.
— И с этого дня, — продолжал кардинал, — моя забота уже не оставит вас.
— Монсеньер, — сказала графиня, не отнимая своей руки у кардинала, — не надо этого.
— Что вы хотите сказать?
— Не говорите мне про ваше покровительство.
— Боже меня сохрани употреблять это слово! Сударыня, оно унизило бы не вас, а меня.
— Итак, господин кардинал, допустим одну вещь, которая будет для меня крайне лестной…
— В таком случае, сударыня, допустим ее…
— Допустим, монсеньер, что вы были с простым визитом вежливости у госпожи де Ламотт-Валуа. И ничего больше.
— Но и не меньше, — отвечал галантный кардинал.
И, поднеся к губам руку Жанны, он запечатлел на ней довольно долгий поцелуй.
Графиня отняла руку.
— О, это простая вежливость! — сказал кардинал с очевидным удовольствием, но сохраняя полную невозмутимость.
Жанна снова протянула ему руку, к которой прелат приложился на этот раз с вполне почтительным поцелуем.
— Вот это хорошо, монсеньер.
Кардинал поклонился.
— Знать, — продолжала графиня, — что я буду занимать хотя бы самое маленькое местечко в уме такого выдающегося и такого занятого человека, как вы, — вот что, клянусь вам, будет служить мне утешением в течение целого года.
— Одного года! Это очень мало… Будем надеяться, что и дольше, графиня.
— Что же, я не спорю с вами, господин кардинал, — с улыбкой отвечала она.
Обращение "господин кардинал" без титула было фамильярностью, которую г-жа де Ламотт допустила уже дважды. Прелат, очень щепетильный в этом отношении, в другое время был бы неприятно поражен этим; но теперь дело приняло такой оборот, что он не только не удивился, но даже был доволен таким свидетельством расположения.