Кого же нам вызвать на спиритический спор?
что за младенец родится, какое бельмо нам застелет взор?
Что ни возьми — Святой Себастьян, Киш, смятенье богов —
не уводит за окоемы цитатных оков;
в этой коме пред нами предстала вдруг наша же юность,
наш задор и кураж, одержимость и неразумность,
когда мы, бурля, как Дунай в разлив,
миру бросили вызов,
инфантильности не изжив.
И что, если б все это было поставлено?
Разве к жизни себя готовили мы направленно?
Рухнули стены, комкается бумага.
Лопнули трубы, сочится наружу влага.
Вот мы на палубе пароходика из газеты.
Звезды тускнеют, угасают в небе планеты.
Поздно мы осознали, что видим иное,
вывернутое, подернутое пеленою,
слышим сквозь гул в ушах.
Смерть — всего-то эстрадный жанр, забава для папарацци.
Забвение — лишь одна из поп-артовских инсталляций.
Мы добрались до крайних пределов на карте мира,
до пустынных земель, размеченных транспортиром,
помянем же и упокоим всё это в веках.
Чистые, словно тысячелетний скелет,
обдуваемый солнечным ветром,
стерильны, как лепестки
вишневого цвета,
мы искали порядка — стройного, безупречного,
вроде круга, мелом очерченного, —
мы — идеальный квадрат, который заносят пески.
Но были все наши речи о нескончаемом
одой энергетическим дырам в эдеме,
громовой электрической яме,
откуда слышатся голоса, издаваемые
изгоями и беглецами — то бишь, как раз-то нами,
ведь мы никуда не делись, как те времена,
из камеры-изолятора — вот она!
Здравствуй, Мария, матушка Божья (сдается мне,
это Ты, а вовсе и не луна на сносях огромная),
осияй нам крещение в этом окне,
златых цепей благодати полная!
С кем бы еще побеседовать перед рассветом?
Кто до сих пор ничего не слышал об этом?