И пока я с трудом сдерживался, чтобы все это не выкрикнуть из своего уголка, не вмешаться в их дискуссию в качестве интеллектуального вредителя, Наталия внезапно вскочила и жестом подозвала меня. И, прежде чем я собрался и поднялся, прокашливаясь, с моих колен вскочила свернувшаяся было клубочком Алиса, и понеслась к матери.
Скажи, чему тебя научили в школе, расскажи дяденьке, Наталия крепко обнимала ребенка. Дитя принялось визжать.
Вы слышали, заключила победоносно Наталия. По ее лицу потекли буквы.
В детстве, припомнилось мне в темноте, я не представлял собой ничего особенного, даже в мальчишеских играх — неуклюжий в футболе, медлительный в борьбе, в нокауте от собственной тени, с маленькой писькой, спрятавшейся в складках, словом, недотепа, с миллионом несчастий бедолаги из мультфильма. Разве что только хорошо кушал. Другие дети размазывали еду по тарелке, вопили, выплевывали рыбий жир, я же, напротив, ел, наслаждаясь похвалами старших. Так вот как оно вышло. Я не расширял круг своих навыков. Кроме еды. Не воротил нос от стручковой фасоли, с удовольствием, заправски, лопал кольраби. В этом мне не было равных. Да только это больше никого не воодушевляло. Смешно хвалить взрослого человека, который корочкой хлеба подчищает тарелку. Не так ли?
В те годы кольцо как-то стало сжиматься. Сначала русский президент упразднил государственную метеорологическую службу по причине постоянных ошибок в прогнозах. Толпа уличных метеорологов начала драться из-за крох, матеря последними словами непредсказуемые облака. Я тихо опасался новых известий. Ходили слухи, что одна группа из этого салона отверженных пострадала во время нелегального перехода рваной красной границы, что другие демонстративно вступили в ряды угасающей большевистской партии или подались в монахи, третьи, с дешевым брюхом и дурным вкусом, стали националистами, рэкетирами, психами, самоубийцами. Украдкой, но внимательно я следил за известиями с востока. Эх, свирель моя под тутовником, думал я испуганно, и горстями, не запивая, глотал сообщения агентств оттуда, которые нашептывали, что страх кружит над Россией, где властвуют мафия, кланы, одинокие разбойники (вопрос выбора!), что обыватель опять тоскует по твердой руке. Я чувствовал, что всего лишь вопрос времени, когда кто-нибудь начнет испражняться у моего порога.
Русских ждешь? Холодной войны? слышал я, как кричат на бегу репортеры нашей маленькой черной хроники. Камеры жужжали, микрофоны наливались кровью. Мои информационные программы больше не будут рекламой прогулочной яхты «Чайка», визжала Наталия на редакционных летучках. Дайте мне мощь, дайте мне серийного убийцу, музыку, причиняющую боль!
Где же, ах, где же прошлогодний снег, удавалось мне задаться вопросом, согнувшись над переносным унитазом, пока умирала неоновая лампочка, а я свой член видел только время от времени; где же то спокойное, железное время, куда исчезли гармоничные выпуски новостей, которые лично завершал метеорологический мастодонт Катич, комиссар договорной экономики дождливых и солнечных дней, спрашивал я себя, а новый день застревал у меня в горле, как каменный кадык, как ароматическая таблетка, болтающаяся в засорившемся писсуаре. Куда мне деваться, задавался я вопросом, придумывая прогноз погоды на завтра.
Хочу события, требовала Наталия, хочу, чтобы зрители думали, что мы показываем дублированный американский триллер, хочу видеть, как мои люди настоящим голосом ведут репортаж с места происшествия, из самой гущи, а по их лицам мечется свет мигалок скорой помощи или полиции.
Можно все, кроме поэзии, орала она с лестницы на машину, которая подпрыгивала на ходу из-за грязного контрабандного бензина. Я бы принял таблетку бензедина. (Но ты еще маловат для успокоительного, от него хвост вырастает, и язык раздваивается. Понимай это как хочешь, дурачок. В конце концов, ты держишь палец на курке ТВ-пульта.)