Шли годы… Чем старше становилась Килле, тем горше страдала она от унижения. Но она терпела. Терпела сжав зубы, из последних сил: должны же они расплатиться с долгами. У неё появились теперь новые обязанности. И самая тяжкая — ухаживать за женой помещика.
Каждый год отправлялась жена О Тонхака на стодневную молитву в буддийский храм. Там молила она бога послать ей детей. И три раза в день приходилось Килле носить ей в храм котелок с горячей кашей. Храм стоял на горе, в десяти ли от дома, ходить туда, да ещё с горячим котелком в руках, было мучительно тяжело.
«Зачем она молится? — часто думала в отчаянии Килле.— Всё равно ведь не помогает…»
Помещик мечтал о наследнике. Он отправлял жену на моления, приводил в дом молодых наложниц[17], постился — всё было напрасно. Только раз родила ему молоденькая наложница сына, но, не прожив и месяца, малыш умер. День и ночь стоял тогда в доме плач женщин.
Жена помещика с каждым днем становилась всё злее и злее. Однажды, когда она истошно рыдала у себя в комнате, вошла Килле, неся на подносе настой женьшеня. Помещица выхватила у девочки настой, швырнула его в окно, потом рванула Килле за косу.
— Дрянь!..— визжала она, дергая Килле за волосы.— Из-за тебя всё!.. Это ты раздавила змею, когда я молилась в храме! Ты разбила яйцо несушки! Чтоб ты сдохла, проклятая!..
Она орала как сумасшедшая и колотила служанку. Килле молча терпела, а потом потеряла сознание от жестокой боли… Она и в самом деле наткнулась однажды по дороге в храм на змею. Килле торопливо опустила тогда наземь большую плетёную корзину, в которой стоял котелок с кашей, схватила камень и убила змею. И яйцо она разбила — правда. Она лезла на высокий плетень, чтобы достать сушившуюся на солнце тыкву. С крыши упал кусок черепицы — прямо на яйцо. Но при чём тут наследник? За что её так избили?..
Килле лежала на земле и горько плакала. Стояло полнолуние. Луна, как большой серебряный поднос, плыла высоко в небе, освещая всё вокруг. Где-то за горой куковала кукушка, трещали сверчки. Эти ночные звуки и шорохи ещё сильнее растравляли душу Килле. Слёзы катились и катились по её щекам.
Вдруг кто-то осторожно тронул девушку за плечо. Над ней стоял Мадан Све.
— Не плачь, Килле,— сказал он.—Зачем радовать этих мерзавцев.
Он был ещё совсем юным, но сколько страданий он уже перенес! Как потрепали его житейские бури!
В ответ на участливые слова Килле разрыдалась ещё сильнее. Когда она перестала наконец плакать и посмотрела на Мадан Све мокрыми от слёз глазами, она вдруг почувствовала, каким родным стал для неё этот человек.
— Килле,— тихо сказал юноша,— перестань себя мучить.
Он сел, поджав ноги, с ней рядом.
— Я хочу домой…— всхлипнула Килле.
— Ещё бы…— вздохнул Мадан Све.
И вдруг она лукаво улыбнулась:
— А если я уйду, тебе не будет без меня скучно?
Мадан Све не ответил. Он чертил что-то камешком на земле и улыбался. «Какая она ещё девочка,— думал он снисходительно.— Уйду, говорит. Кто её пустит?»
Они сидели рядом, два батрака, и жизнь их была одинакова — словно заросшее колючками, всё в рытвинах и ухабах поле. Оба шли через это поле, и видели одно и то же, и думали об одном, и души их были похожи. Мадан Све и Килле были безмерно одиноки, но, когда они сидели вот так, рядом, они как бы переливали друг в друга силы и скрашивали один другому тоскливое одиночество.
Как изменить эту проклятую жизнь, они не знали. Ничего- то они не понимали пока в жизни, не знали в ней даже буквы «кы»[18], брели наугад, как слепые. Но оба смутно догадывались, что среди батраков, которых угнетали так же, как их, есть люди, знающие, что надо делать, и это помогало им жить.
4
Килле исполнилось восемнадцать, а она всё жила в доме помещика. Семья наконец расплатилась с долгами, но идти ей всё равно было некуда. Отец Килле умер, двух сестрёнок отдали в дома богатых соседей[19], мать с младшей сестрой и братом, не в силах бороться с нуждой, покинули родную деревню — отправились искать счастья на чужбине.
Килле, наверное, всё равно ушла бы из постылого дома, но О Тонхак знал, как её удержать. Девушка была нужна ему: не было уголка в доме, которого не коснулись бы её заботливые, умелые руки. Где ещё найти такую служанку?
При ближался праздник пятого дня пятой луны[20]. В этот день О Тонхак всегда пьянствовал с волостным начальством. Вот он и решил поженить Мадан Све с Килле — всё равно от пиршества что-то останется, он и использует объедки с толком.
19
В старой Корее существовал обычай, называемый «мидмену́ри»: девочку брали на воспитание в дом, где был юноша (как правило, взрослый). Лет в 12—13 девочка становилась его женой. Так же отдавали мальчиков («дерильса́ви»), которые, подрастая, становились мужьями обычно уже пожилых женщин. Естественно, такие браки не могли быть счастливыми.