Тут мысль одна меня дернула. Так уж не хотелось мне ей следовать, в избушку эту жуткую заходить, но все же Нюрку за руку взял, чтобы долго не объяснять, и пошел.
— Осторожно, не провались, — сказал девочке, и указав на лавку, — посиди пока. Что сущность эта к нам сунется, решил не бояться: свечение Нюркино всё внутри заполнило, вроде как заперев собой темный провал. Но крышку на всякий случай я тоже на место задвинул.
Остановился рядом с печкой, скептически осмотрел — может и впрямь, спалить здесь всё и не мучиться? Вздохнул, взял стоящую возле неё в углу кочергу, и стал отбивать подтеки льда. Как-то более-менее управившись, открыл дверцу, заложил валяющиеся тут же остатки дров, щепки мелкие в середину сунул. К ним добавил хорошенько пропитанную спиртом тряпку, в которую, собственно, и была завернута бутылка и спички. Запалил. Пламя вспыхнуло, дым сперва заклубился внутрь избушки, но, видать, дымоход остался целым, и тяга пошла. В печи все сильнее затрещало и защелкало.
Становилось все теплее. Печка долго парила остатками тающего льда, наконец просохла и начала давать ровный жар. Я несколько раз бегал наломать сухих сучьев для добавки. Сперва было боязно, но все обошлось и мне стало спокойней. Стены постепенно сперва потемнели, напитавшись влагой от растаявшего инея, потом начали подсыхать. На небольшой полке я нашел даже чайник, пару кружек и остатки заварки. Почистив посуду снегом, поставил греть натаявшую из снега же воду. Через некоторое время по избушке поплыл аромат свежезаваренного чая. Оглядываясь, чтобы еще сделать, пока он слегка остынет, увидел у изголовья топчана керосинку, стоящую на табурете. Налил туда спирта и поджег фитиль. Теплый огонек лампы добавил еще больше уюта. Преобразилась избушка, жизнью в ней запахло: прибраться бы еще малость, а так вполне милое местечке, не сравнишь с былой жутью. Чем я и занялся, благо веник тоже нашелся.
Нюрка, до этого с интересом наблюдающая за моими действиями, тоже активно присоединилась к наведению порядка. Основной мусор смели, за порог выбросили. Остатки какого-то рванья, щепки, клочки пожелтевших газет я в печку бросил. Стол и лавки от пыли обмахнули.
— Я же говорила, что ты хороший, — сказала вдруг Нюрка, когда мы уже сидели, пили чай и оглядывали результаты наших трудов.
— А сейчас почему так говоришь?
— Ты же тоже понял, что ей плохо? Не злишься на неё.
Тут я задумался: действительно так? Не складывалось, честно сказать, что внутри творилось, во что-то конкретное. Так, ощущения.
— Не знаю. Вот, так захотелось сделать. Просто показалось, что так правильно будет.
Вдруг из щелей крышки подпола начали сочиться струйки тумана — словно и там что-то оттаяло и испарятся взялось, — и постепенно собираться в высокую просвечивающую фигуру. Я внутренне напрягся: неужели нашел злой дух силы справится с Нюркиным свечением, но, когда на девочку глянул: та спокойно улыбалась. Потом в лицо призрачное всмотрелся — изменилось оно. Все так же древнее, но другое — выражение злобы ушло. Просто очень старая женщина, у которой не только ум и опыт разный в глазах сквозит, но и то, что из доброго сердца идет, черты наполняет. Приблизилась она к Нюрке, руку подняла и по голове её погладила. Потом на меня взгляд бросила, кивнула тепло, вокруг с видимым облегчением посмотрела и исчезла. А мы продолжили сидеть, чаек потягивать и молча улыбаться друг другу и чему-то теплому, разлившемуся внутри.
Вдруг раздался стук в дверь. Я пошел открывать: оказалось, что уже рассвело и к нам пожаловали гости. Никитична встретилась со мной цепким взглядом, покачивая головой пробормотала:
— Ну, гостенёк… — потом порывисто притянула к себе за уши, расцеловала в щеки и обняла, как своего.
Сзади уже Серега орал: «Ну, этот везде красиво устроится!», Саня улыбался, девчонки позади опять селфи затеяли, а Светка ко мне протолкалась, влипла всем телом — не оторвать. А я и не старался, если честно — точнее, старался в другую сторону.