Видит Ванька, правду ему говорят, а сказать эту правду хозяину — мороз по коже дерет. И досадно ему от своей робости, и сделать ничего не может. Видит он, что сколько ни работает на чужого дядю, а сам все разумши да раздемши ходит. У людей как-никак и сапоги и рубашки к празднику, ау него с Машкой нет ничего.
С Машкой говорить об этом начнет, а та и ручонками сухенькими всплеснет.
— Нешто можно? Он как даст нам по затылку, мы сразу и умрем с тобой.
Тетке Настасье и подавно говорить нечего.
— Думать не смей!
Чудно сказать «думать». Да когда это Ваньке думать? Вряд работать поспевай только. Время-то установилось после дождей хорошее, самая молотьба пошла. Минеич машину конную пустил в ход, поденщиков нагнал. Себе-то он обмолотил уже, теперь людям за плату молотит. Ванька к барабану на полок снопы подает, серпом поясья режет. Трудная это работа, горячая. Ревет жадный барабан, то и знай забрасывай ему в ненасытную утробу. Пуще всего боится этой работы Ванька, уж лучше снопы возить, аль лошадей гонять по кругу.
И нередко думал Ванька, когда уж из сил выбьется.
— Да что за прорва такая? За что я ему, а? Эдак в одночасье и умереть от работы можно.
III
Однажды, накануне праздника мая к Ваньке забежал Гришка комсомолец.
— Завтра приходите оба с Машкой к избе-читальне.
— Это зачем?
— Мы всех батраков созываем. С нами пойдете по улицам, а вечером спектакль бесплатный и музыка.
— Нас дядя Кузьма не пустит.
— Плюньте вы на него, а сами к нам. Он не смеет не пустить. Завтра праздник трудящихся.
Ушел Гришка, с гумна Минеич как раз.
— Кто это с тобой?
— Гришка.
— Чего он?
— Да так поговорил.
Минеич на небо поглядел, носом повел.
— Завтра, чем свет, пахать надо ехать.
Ванька замялся, несмело заявил:
— Ведь завтра никак праздник, дядя Кузьма.
— Какой? — вскинулся хозяин.
— Трудящихся, — чуть слышно произнес Ванька.
Минеич расхохотался, Ваньку по плечу похлопал.
— Никакого праздника нет. Это для лодырей праздник А у нас тогда будут симоны-гулимоны, когда работы никакой не будет.
И сердито куда-то кулаком погрозил.
— Это они все мутят. Не слушай их, а то плохо будет.
Ванька подумал: «Да хуже-то уж не будет».
IV
Утром, убравшись, Ванька задами и гумнами прямо к избе-читальне. Машка не пошла, только заплакала.
— Ну, ты как хошь!
А около избы-читальни уже народ собрался. Здесь увидел он и товарищей своих, которые работали у других богатеев, и пастухов, и даже кухарку попову.
— Батраки которые, сюда в ряды становитесь!
А председатель к ним к первым речь:
— Нынче мы празднуем первый май. Праздник это наш, он богачам не по зубам. Не бойтесь, что вы пришли на свой праздник, никто вам вреда не сделает. А завтра мы вызовем тех хозяев, которые еще договоров не заключили с вами. Мы их взнуздаем…
После речей двинулись по селу с красными знаменами и песнями. Дошли до той улицы, где Минеич живет. У Ваньки так и забегало в глазах. Вот увидит, вот подойдет да за руку выдернет…
— Ты что, — скажет, — делаешь, подлец, а?
Видит Ванька, сидит Минеич у окна, выглядывает, но не замечает он Ваньки. Больно народу много, нешто заприметишь?
Машка за углом избы стоит, жадно кого-то глазами ищет. Подружек своих увидела, те машут ей, зовут:
— Пойдем!
Печально качает Машка головой, на хозяина оглядывается. А тот глаза прищурил, губами что-то шепчет.
Вот уже передние ряды с флагами около Машки, вот хор с гармонистом прошел. Хлещут буйные песни, плещутся по широким улицам, а Машка все стоит. Видит, вон и Ванька с комсомольцами отшагивает, кто-то рубаху ему дал, в руках флажок маленький. И не утерпела:
— Ва-ань!!
В голосе и горле слезы. Остановился Ванька, вздрогнул в крике:
— Ма-ашк!!
И не помнит, как шмыгнула из-за угла, как стремглав перескочила через бревна и с размаха врезалась в ряды, прямо к Ваньке.
А Минеич только и вскрикнул:
— Назад!!
Но не пойдет Машка назад, не пойдет назад и Ванька. Нет им назад никакого хода.
Вперед пошли с песнями, с красными знаменами.
ПОЖАЛЕЛ
У Мишкина отца ребят много, а земли в трех полях полторы десятины. К осени хлеб подошел весь, и ребята, которые постарше, в работники по соседним селам разошлись; Мишка с сестренкой по своему селу побираться пошли. Но не хватало им и этого, — коровенку последнюю продали. Грудной ребенок без молока остался. Как-то к зиме уже в доме совершенно вышел хлеб, а мать, видя, как умирает маленький ребенок, плакала; Мишкин отец пошел к батюшке просить взаймы хлеба.