Приехали пожарники, а огонь уже на Перфилкиной избе играл.
Стоял Перфилка в сенях как полоумный, вверх, в крышу глаза немигающие уставил, а оттуда на него искры сыпались, дымом глушило.
— Батюшки, кормильцы, где ребенок то? — орала Перфилкина мать.
— У тебя на руках! — крикнул ей кто-то.
На крыше Перфилкиной избы метались мужики с вилами, но скоро кубарем скатились вниз.
— Могуты от жарищи нет.
— Куда там, разь можно усидеть.
. — Хоть бы дождь пошел. И тучка вот низко.
— Холостая она, тучка-то.
Выбежал Перфилка к мазанке, стал там столбом омертвевшим.
Кто-то из товарищей подошел к нему.
— Горите?
— Уйди! — крикнул Перфилка.
Пылает Перфилкина изба, факелом ревущим в небо упирается, искры по ветру мечет.
— Братцы, на соседей перекинет!
— Соседей отстаивать. Не давать дальше дорогу.
— На крышу лезьте.
Хлещет огонь с Перфилкиной избы, языками длинными к Володькиной ласкается, будто просит ее: «прими меня, я ласковый».
Искры сыпятся, «галки» летят, ветром пламя шибает, но не в крышу, а в огромные ветлы огонь ударяется. Стоят они, ветлы, красным полымем озаренные, стоят словно сторожа немые, великаны зеленые.
И уже обгорело их несколько, листья в трубки свернулись, свечами вспыхнули, но не пускают они жаркое пламя к Володькиной избе.
Сам Володька с ведром у Перфилкиной избы бегает, тушить огонь помогает. Но свечкой догорела Перфилкина избенка, догорела и рухнула. А Володькина осталась. Ветлы отстояли ее. Только три в борьбе упорной свалились, погорели. А утихло все, прогорело, таскать добро все стали в избы. Только Перфилкину семейству некуда деваться. В мазанку пришлось пожитки снести.
Встретил после Володька Перфилку с отцом, сказал только одно слово:
— Ветлы-то?
Взглянул укорно Перфилка на отца своего, утер слезу и ничего не ответил Володьке, другу своему закадычному.
ВЕЧЕРОМ ТОГО ДНЯ
Васька — большой выдумщик. Как уставит глаза в одну точку, глядь, чего-нибудь выдумал.
И сразу закипит у него работа. То мельницу водяную, то дранку смастерит.
И сейчас он только-что пришел из клуба, где готовились ребята к празднику. Кто-то там сказал:
— Плохо, электричества у нас нет, а то бы вечером из лампочек устроить на крыльце клуба «Ленина».
Да, Васька хорошо помнит, как прошлый год в соседнем селе, где электричество от мельницы провели, была такая надпись.
Вот и задумался.
А в клубе идет и кипит работа. Ищут Ваську, чтобы помочь, а его нет: он сидит в своей клети и выдумывает что-то.
— Да куда он пропал?
Дело шло уже к вечеру. В клубе все готово: и знамена, и флаги, и хор спевку делает.
Завтра праздник. Большой, самый главный. Октябрь. Нет Васьки. А Васька в отряде горнист.
— Ну, пусть! — сказал Федька. — Он, может, праздновать не хочет. Тоже, пионер…
Всю ночь Васька возился над чем-то.
Заперся в клети на крючок, взял ножик, большую доску, бревно гнилое из погреба выволок и что-то вырезывал из него.
Утром мать пошла в клеть, а Васька там так и уснул.
— Ты что тут пропал?
— Ничего.
— Иди, завтракай. У клуба народ собрался давно. За тобой вчера приходили, а тебя не было.
Живо Васька позавтракал, в клуб побежал.
Там Федька-комсомолец его выругал.
— Ты чего же прячешься? Люди работают, а ты лодыря корчишь. Во-он и галстух на бок с‘ехал…
Васька не обиделся. Он только попросил:
— Дай мне двух человек и гвоздей.
— Зачем тебе?
— Доску одну прибить к крыльцу клуба.
— Какую доску?
— А это мое дело. После узнаешь.
— Выдумал чего-нибудь.
— Ну и выдумал. Мне ведь к вечеру.
— Ладно, возьмешь хоть пять. Сейчас некогда. Вишь, народ собрался.
Пришел председатель. Собрались все. Начались речи.
Потом пошли по порядкам с песнями, знаменами. Шел и Васька.
Пионеры впереди народа, а он с горном впереди отряда.
В соседнее село ходили.
До самого вечера праздновали.
Вечером Васька позвал трех пионеров и, пока еще не начался спектакль, доску какую-то прибивать начали к крыльцу клуба.
Все глядят, а ничего не поймут.
Доска и доска, закрыта черной материей, Когда же стемнело совсем, и в клубе струнный оркестр с гармоникой заиграл «Интернационал», Васька забрался на крыльцо и сразу сдернул черное покрывало…
Народ ахнул.