Вскоре, через десять месяцев после назначения в Гродно, Столыпин получил возможность работы более самостоятельной и ответственной и в гораздо более сложных условиях. Министр внутренних дел Плеве, пригласив Петра Аркадьевича в феврале 1903 года в Петербург, сообщил о решении назначить его губернатором в Саратов. Безусловно, это было знаком особого доверия. Саратовская губерния – более крупная по площади, с пестрым по национальному составу населением – считалась в политическом отношении «красной», как и все Поволжье. Двумя годами ранее Столыпин продал свое родовое поместье, находившееся в Вольском уезде Саратовской губернии, чтобы даже изредка не ездить в столь отдаленные края. Просьбу о возможности продолжить службу в Гродно, поближе к Колноберже и другим поместьям родственников, Плеве категорически отверг: «Меня ваши личные и семейные обстоятельства не интересуют, и они не могут быть приняты во внимание, я считаю вас подходящим для такой трудной губернии и ожидаю от вас каких-либо деловых соображений, но не взвешивания семейных интересов». Столыпин был вынужден подчиниться, тем более что решение Плеве, одобренное, несомненно, Николаем II, диктовалось высокой оценкой его способностей.
Саратовская губерния считалась одной из наиболее проблемных в России: высокая общественная активность, в том числе благодаря традиционно левому составу земства, взаимодействие с которым складывалось у Столыпина нелегко; постоянно растущий градус оппозиционности, особенно с осени 1904 года, в атмосфере «весны Святополк-Мирского» и начавшейся «банкетной компании»; волнения и забастовки десятков тысяч рабочих и грузчиков в волжских портах и бесконечные крестьянские выступления с весны 1904 года, которые вскоре стали переходить в погромы и поджоги помещичьих усадеб… В 1905 году в губернии было зафиксировано 854 крестьянских выступления; как докладывал Столыпин в Министерство внутренних дел, к концу года было разгромлено 261 имение. В 1906 году, когда революционное движение в целом по стране пошло на спад, в Саратовской губернии по-прежнему отмечалось множество беспорядков – пятьсот тридцать пять в течение года. Было сожжено в итоге более трети помещичьих имений. По этому показателю губерния, как в дальнейшем пытались ставить в вину Столыпину его противники «справа», превосходила большинство губерний. Тем не менее в правящих кругах в Петербурге работа Столыпина оценивалась положительно. Николай II (в 1904 году он дважды удостаивал губернатора Столыпина аудиенциями) следил за положением дел, и за достигнутые успехи в «успокоении» губернии Петр Аркадьевич получил в декабре 1905 года высочайшую благодарность.
У Столыпина, действовавшего в сложнейшей обстановке (общественно-политической, революционно-криминальной, психологической и т. д.), формировался стиль политического лидера, который будет в дальнейшем отличать его среди высокопоставленных чиновников. Накапливался опыт и проявлялись психологические качества, способствовавшие превращению в масштабную фигуру государственного деятеля и публичного политика.
Петр Аркадьевич обнаружил умение произносить эффектные речи перед аудиториями различного состава и по-разному настроенных. Увлекающие своим пафосом и искренностью, не перегруженные казенными клише, выступления Столыпина были не просто эмоциональными, но и просчитанными – с точки зрения политической конъюнктуры. Сильное впечатление произвела одна из первых речей, произнесенная в начале 1904 года в Саратове на многолюдном обеде в честь отправляющегося на фронт отряда Красного Креста. Войну с Японией, в которую ввязалась Россия, по распространенному мнению вследствие авантюрных замыслов «безобразовской шайки», Столыпин в частных разговорах, в кругу семьи, оценивал без энтузиазма: «Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях? Грустна и тяжела война, не скрашенная жертвенным порывом». Поэтому тем более неожиданной стала вдохновенная речь перед «саратовским обществом». «Я вдруг почувствовала, что что-то капает мне на руку, и тогда лишь я заметила, что я плачу: смотрю вокруг себя – у всех слезы на глазах, – вспоминала М. П. Бок. – …Многие уже громко рыдают. Забыто, что не за русскую землю дерется русский солдат, что далеки от наших домов поля, где многим суждено найти смерть и куда спешат им на помощь и поддержку те, кого мы сегодня провожаем, и лишь ярко сияет одна вечная правда о том, что каждый сын России обязан по зову своего царя встать на защиту Родины от всякого посягательства на величие и честь ее…» Удивленной супруге Столыпин отвечал: «Мне самому кажется, что сказал я неплохо. Не понимаю, как это вышло: я ведь всегда считал себя косноязычным и не решался произносить больших речей»11.