Я киваю. И только теперь осознаю, что лежу у него на коленях. Он снова подносит ингалятор к моим губам.
— Нажимаю через три… два… один.
В этот раз мы всё делаем правильно, но проходит ещё пять минут и ещё один впрыск лекарства, прежде чем я перестаю хватать воздух, как выброшенная на берег рыба.
— Прах, — хриплю я, понимая, что нам скоро надо возвращаться в самолёт. Хотя мой приступ, возможно, дал нам немного больше времени. Я не хочу смотреть через плечо Дома, чтобы проверить, наблюдает ли за нами кто-то из группы.
— К чёрту прах. К чёрту всё это, — огрызается он, прижимая меня крепче, но аккуратно, чтобы не сдавливать мне грудную клетку. — Я не позволю тебе умирать от астматического приступа, вызванного паникой, только ради какого-то дурацкого расписания.
Я моргаю и смотрю на него. Вижу на его лице гримасу, которую кто-то мог бы принять за ярость. Но я вижу страх.
Вот так. Я снова умею читать его лицо. Я знаю, что он хочет контролировать ситуацию. Но не может. Всё, что ему остаётся — держать меня.
Когда наши взгляды встречаются, его голос становится мягче, но остаётся твёрдым.
— Мы можем приезжать сюда каждый год. Десятки раз. Хоть пятьдесят лет, если тебе нужно. Если понадобится столько времени, чтобы это не разрывало тебе сердце. Ты можешь держать эту частичку Джоша столько, сколько захочешь. Чёрт, можешь хранить его вечно. Оставь завещание, чтобы кто-то другой взял твой прах и развеял вас двоих вместе здесь.
Дом делает короткий вдох, его руки дрожат, но он не разжимает объятий.
— Но это случится ещё очень нескоро, потому что ты будешь дышать. Ты не сдашься, Мэдди Сандерсон. Ты поняла? Ты сказала мне просто жить. И я жил. Без тебя. И буду жить столько, сколько ты мне скажешь. Но ты тоже должна жить. Ради меня. Ради себя. Ради Джоша, которому не выпал этот шанс.
Он смотрит на меня так, будто удерживает меня не только физически, но и теми словами, которые только что произнёс.
Я вглядываюсь в его испуганные глаза.
И начинаю плакать.
Глава 42
Мы не развеиваем прах.
Пилот отодвигает вылет ещё на пятнадцать минут, пока моё дыхание не приходит в норму. Он выглядит слегка обеспокоенным, но не особенно удивлённым. Может, я не первая, у кого случилась паническая атака во время его рейсов.
Дом усаживает нас в задний ряд самолёта, чтобы мне не пришлось ловить любопытные взгляды пассажиров, разглядывающих странную девушку, которая потеряла сознание прямо на леднике.
Когда мы возвращаемся в город, Дом спрашивает, хочу ли я поехать в наш домик.
Но я не могу представить, как проведу остаток дня, сидя на месте, крепко сжимая урну с братом, пока мой разум снова и снова погружается в тёмную бездну, откуда трудно вынырнуть.
Я качаю головой.
— Ладно, — говорит Дом, паркуя арендованную машину на главной улице. — Давай прогуляемся.
Мои пальцы с трудом справляются с дверной ручкой. Кажется, что мои нервные окончания просто отключились. Я больше не чувствую холода. Просто опустошённость. На леднике меня захлестнуло столько эмоций, что в какой-то момент мой мозг перегрелся и выключился.
Я выбираюсь из машины, ступая на потрескавшийся тротуар. После того как мы решили, что не будем рассыпать прах Джоша, Дом снова убрал контейнер в мой рюкзак. Теперь я ношу его на груди, крепко обхватив руками, как ребёнка.
Дом появляется рядом, и, когда я не решаюсь выбрать направление, он аккуратно высвобождает одну из моих рук, переплетает наши пальцы и ведёт меня вперёд. Медленно, без спешки.
— Ты голодна? — спрашивает он.
Я качаю головой, чувствуя тошноту от одной только мысли о еде.
Дом не настаивает, просто продолжает идти рядом, не задавая ритм, не подгоняя меня. Это странно для него — человека, который всегда движется с целью. Наверное, он ломает голову, как починить то, что сломалось во мне на леднике.
Но для этого не существует лекарства. Нет такого клея, который склеивает души.
После получаса бессмысленного блуждания Дом усаживает меня на лавку и садится рядом.
— Сделаем фото?
Я понимаю его вопрос не сразу, как будто он пробивается сквозь плотный туман в моей голове.
— Зачем? — мой голос звучит глухо. — В письме об этом не было ни слова.
И вдруг внутри вспыхивает гнев.
— Это долбанное письмо.
— Что с ним не так?
— Это всё? — срываюсь я. — Вот и всё, что осталось? Три строчки?! — Я смеюсь резко, зло, без капли веселья. — Спасибо тебе, Джош. Отличный прощальный подарок.
— Ты надеялась, что он скажет что-то ещё? — голос Дома осторожный, будто он боится, что я снова начну задыхаться.