Я хочу собрать его целиком, насколько это возможно, даже если эти части мне передают чужими руками.
— Мы… — Она прочищает горло. — Мы любили друг друга.
Я киваю, не перебивая.
— Н-ничего не было годами. Пока мы с Домом были вместе. Я бы никогда… Джош бы тоже никогда. Всё случилось уже после того, как мы расстались.
В груди что-то болезненно сжимается, когда хронология складывается в голове.
— После диагноза Джоша, значит, — говорю я. — Вы были вместе год. Или меньше.
Розалин протягивает руку, проводя пальцем по лицу Джоша на пазле.
— Да. Год. — Её улыбка грустная, маленькая. — Это кажется и дольше, и короче одновременно. Я сама к нему пришла. Появилась у его дверей, посмотрела ему в глаза и сказала, что оставшиеся у него дни принадлежат мне.
Она тихо смеётся.
— А потом струсила, извинилась и спросила, любит ли он меня до сих пор.
Розалин прижимает пальцы к губам, словно затерявшись в воспоминаниях.
— Он сказал, что да. Что никогда не переставал.
— Никогда? — уточняю я.
Её лицо заливает румянец.
— Когда нам было двадцать один. Лето после выпуска. Мы с Домом расстались. У меня была стажировка в Нью-Йорке, у Джоша тоже. И мы просто… нашли друг друга. Два месяца любви.
Она снова замолкает, и я понимаю, как трудно ей говорить об этом. Вспоминать их роман, теперь, когда его больше нет.
— Потом я узнала, что беременна. И по срокам… это должен был быть ребёнок Дома. Я была уже слишком далеко.
Она замолкает, а потом добавляет:
— Но знаешь, что самое странное? Я и не хотела, чтобы это был Джош.
— Почему?
Она проводит пальцем по соединениям кусочков пазла.
— Потому что я боялась.
— Чего? — Я давлю, потому что мне нужно знать.
Розалин всё ещё улыбается своей печальной улыбкой, но продолжает:
— Боялась, насколько свободен был твой брат. В жизни. Во всём. Он хотел путешествовать по миру. Я знала, что он меня любит. Но я боялась, что если скажу ему о беременности, и что это не его ребёнок, он уйдёт. Или наоборот, что он бросит все свои мечты и останется. И я спрашивала себя: если он останется, сможет ли он с этим справиться? Как бы я ни вертела ситуацию, я не видела будущего с Джошем.
Она выдыхает.
— И потом, ты же помнишь моих родителей. Как они меня воспитывали… Не оставить ребёнка даже не рассматривалось как вариант. Так что я рассталась с Джошем. Вернулась домой. И сказала Доминику. О беременности. Но не о твоём брате.
Её взгляд скользит к дверному проёму, как будто она может видеть своего бывшего мужа в другой комнате.
— Я запаниковала. А я знала, что Дом удержит меня на плаву. Он был надёжен.
Она проводит рукой по волосам, резко и неаккуратно.
— Жаль, что я не дала себе больше времени. Жаль, что не подумала лучше. То лето… Оно всё изменило.
Да. Для нас всех.
— Значит, ты любила Джоша тогда, — говорю я. — Но это было так давно. Ты знала, что у него почти нет шансов. Как ты решилась снова его полюбить, зная, что потеряешь его так быстро?
Розалин смотрит на свои руки, крутит серебряное кольцо на среднем пальце.
— Один день, — произносит она.
— Один день… и что?
— Нет. Я имею в виду, если бы у меня был всего один день с ним… Только один… Это бы всё равно стоило того.
Она улыбается шире, и её глаза наполняются слезами, которые медленно скатываются по щекам.
— А у меня был целый год. Да, я бы хотела целую жизнь. И да, мне больно так, что словами не передать. Два года, шесть месяцев, три дня, и я всё ещё скучаю по нему каждый день.
Она сглатывает, стряхивает слёзы.
— Но хуже было бы, если бы я никогда его не любила.
Один день.
В этот момент перед моим мысленным взором разворачивается вся моя жизнь. Долгая, безопасная, до ста лет.
Без единого дня с Домиником Перри.
И я понимаю, что лучше бы мне уйти из этого мира послезавтра, но провести перед этим сутки с ним.
Я только жалею, что не жила с ним все эти последние десять лет.
— Почему вы ничего не сказали? Как я могла этого не заметить?
С тех пор как мы закончили собирать пазл, я ломаю голову, вспоминая тот последний год. Джош умел держать боль под контролем настолько, что продолжал путешествовать — даже до Аляски, как оказалось. Он справлялся достаточно хорошо, чтобы скрывать, насколько всё было плохо, почти до самого конца. Но в последние недели я проводила в больнице столько времени, сколько могла.
— Он сам попросил об этом. Хотел, чтобы это осталось только между нами, — вздыхает Розалин. — Думаю, он боялся, что люди начнут меня осуждать, когда его не станет. Что скажут — бросила его лучшего друга ради него. Я говорила, что мне всё равно. Но его это беспокоило, а я не хотела добавлять ему ещё поводов для тревоги.