— Я не могу поверить, что ты бросаешь меня раньше, чем я успела бросить тебя, — надутым голосом заявила я, как будто у меня бы хватило смелости закончить это самой. А потом я собрала для нас тарелку со всякими закусками, пока он рассказывал мне о 2F, а я старалась не нервничать из-за того, что новый человек в его жизни может вытеснить меня.
Но Джереми уверял, что понял, что мы с ним родственные души, в тот самый день, когда впервые зашёл в наш подъезд и услышал, как я ору: «Только не мой сыр!» — когда у меня порвался пакет с продуктами. Моя преданность молочным изделиям его окончательно покорила.
Иногда оказывается, что родственные души предназначены быть друзьями.
Теперь я не могу от него избавиться.
И это проблема, потому что Джереми слишком добрый, чтобы справляться с той яростью, что бурлит под гнетущей тяжестью моей скорби.
Джереми Хассэн подружился с тихой, весёлой интроверткой. А не с этой токсичной, оборонительной версией меня, вытекающей из незаживающей раны.
Но, возможно, я всё ещё способна на лёгкую болтовню. Что-то вроде того, что я швыряла в Дома, но без острых углов. Тогда я смогу убедить Джереми, что со мной всё в порядке, он уйдёт обратно вниз, а я смогу ещё пару недель пролежать на полу, размышляя о бренности бытия.
Его глаза мягко на меня смотрят.
— Мэдди, — вздыхает он.
— Ты здесь ради Бри, да? — Я слышу панику в своём голосе. Это не его обычный зашёл-тусоваться-и-найти-еду смех.
— Нет. — Джереми раскидывает длинные руки. — Я надел самый мешковатый свитер и пользуюсь одеколоном Карлайла. Я здесь, чтобы обнять тебя, Мэдди Сандерсон.
Я не любитель объятий. Никогда не была. Я предпочту безэмоциональные прикосновения врача во время ежегодного осмотра нежели спонтанное объятие друга. Я знаю, что это странно. Дело не в том, что прикосновения других людей вызывают у меня отвращение. Я обняла миссис Перри, потому что знала, что она любит объятия и использует их, чтобы сказать «привет». Я обняла Адама, чтобы защитить его от ярости его брата. Но для меня это не было утешением. У меня нет инстинктивного желания прижаться к кому-то. И когда мне приходится это делать, ощущение… пустое.
За исключением одного: свитеров.
Что-то в мягкости ткани, что прижимается к моей щеке, когда меня заключают в объятия закутанных в свитер рук, успокаивает. Но опять же, дело не в человеке, который носит свитер. Меня утешает само это оверсайзное объятие. Я шлюха по свитерам. Худи-ханжа.
И Джереми это знает. Знает, что это не он обнимает меня. Это его божественно пахнущая домашняя одежда. Возможно, мне действительно приносит утешение только идея одушевлённого одеяла.
— Ну давай же. Я офигенно пахну, — увещевает он, распахнув руки и входя в мою квартиру, лягнув дверь пяткой, чтобы та захлопнулась.
Я осторожно двигаюсь вперёд и позволяю себе утонуть в этом облаке мягкости.
И чёрт, Карлайл действительно разбирается в парфюме. Я зарываюсь носом в ткань на груди Джереми, глубоко вдыхаю и воображаю, что согретое одеяло само обернулось вокруг меня, превращаясь в персональную машину для объятий.
— Мы бы приехали. Ты знаешь это, да? — шепчет он в мои волосы, разрушая иллюзию.
От вины в груди всё сжимается. Я вздыхаю и отступаю. Он не препятствует, просто опускает руки.
— Вам не нужно было.
Я понятия не имею, что бы я сделала, если бы Джереми и моя лучшая подруга Тула приехали и начали меня утешать. Может, я бы сломалась и наконец-то заплакала. А может, просто наблюдала бы, как их лица хмурятся от обеспокоенной растерянности, пока я прячусь за сарказмом и не проливаю ни слезинки.
На тот момент я не понимала, что со мной делает смерть Джоша.
До сих пор не понимаю.
И я не делаю ничего из того, что должны делать нормальные скорбящие сёстры. По правде говоря, единственные моменты, когда я испытывала хоть какое-то облегчение, пусть и кратковременное, — это когда поливала Дома своим ядом.
Господи, как же приятно было рвать его на части. Выливать на него весь этот неконтролируемый, неуместный юмор и получать в ответ только его непроницаемую стену молчаливой выдержки.
Я не смогла бы так обращаться с Джереми и Тулой. Они ничего не сделали, чтобы заслужить это. И я до смерти боюсь, что моя поганая, изломанная скорбь отпугнёт их от меня.
— Я знаю, что не нужно было, — говорит Джереми, вытягивая руку и аккуратно подёргивая выбившуюся прядь из моего хаотичного пучка. — Но я бы всё равно приехал. Ради тебя. Чтобы ты не была одна. Особенно на похоронах.
— Там было полно людей… Подожди. Откуда ты… — Я запинаюсь, чувствуя, как мои щёки заливает краска стыда.