— Мэдди! Не убегай от меня!
Но я убегаю с девятнадцати лет. И не вижу причин останавливаться.
Мой взгляд цепляется за открытую калитку, и ноги сами несут меня вперёд, несмотря на боль в пальцах ног.
Беги, беги, беги! — кричит мой мозг. — Беги как можно дальше и не оглядывайся!
— Не следуй за мной! — Если бы только Дом оставил меня в покое, может быть, тогда я смогла бы забыть эту боль.
— Не заставляй меня гоняться за тобой по кладбищу.
Приказ в его голосе, тяжёлые удары шагов по земле — всё подталкивает меня ускориться.
— Я никогда не могла заставить тебя делать что-либо!
Я мчусь вперёд, лавируя между надгробиями с именами людей, которые теперь существуют в том же мире, что и мой брат. Все они оставили после себя таких, как я. Интересно, много ли из них давали своим близким невыполнимые задания?
Грудь горит, воздух не желает покидать лёгкие и не хочет в них возвращаться. Дыхание превращается в высокий, пронзительный звук, предвестник того, что я перегрузила себя и вот-вот поплачу за это.
Я резко останавливаюсь у массивного надгробия, опираюсь руками на колени и тяжело дышу, пытаясь хоть немного успокоить лёгкие.
Не стоило мне бежать.
Я ненавижу, когда Дом оказывается прав.
— Мэдди?
Он снова нависает надо мной. Он вообще мастер в этом — нависать. Надеюсь, его огромная фигура и осуждающий взгляд не станут последним, что я увижу, прежде чем потеряю сознание.
— Чёрт. Где твой ингалятор?
Я хлопаю по сумке, пытаясь нащупать маленький контейнер с лекарством. Чья-то сильная рука отодвигает мою, легко находит боковой карман, словно точно знает, где лежит устройство. Дом вытаскивает ингалятор, быстро проверяет мундштук, а затем вкладывает его мне в ладонь.
Мозг переходит в режим выживания, пока я лихорадочно встряхиваю баллончик и стараюсь правильно рассчитать вдох в момент распыления лекарства, чтобы оно добралось до лёгких. В идеале нужно использовать спейсер — трубку-насадку для ингалятора, но он слишком громоздкий, и я никогда не ношу его с собой. Зачем, если у меня месяцами не бывает приступов?
Звуча, как пробитая автомобильная шина, я с усилием делаю ещё несколько вдохов, примерно отсчитываю время, затем впрыскиваю вторую дозу, надеясь, что этого хватит, чтобы унять проклятые лёгкие и заставить их вновь работать.
В детстве приступы астмы случались у меня постоянно. Думаю, единственная причина, по которой Флоренс вообще возилась с моими рецептами, была в том, что ей надоело получать звонки от школьной медсестры, предупреждавшей, что я снова еду в больницу.
С возрастом стало легче. Я могу проходить долгие периоды без приступов.
Но комбинация горя, злости и бега оказалась слишком тяжёлым испытанием для моих капризных дыхательных путей.
Минуты тянутся мучительно медленно, но дыхание постепенно становится легче. В какой-то момент я понимаю, что сижу на скамейке. Я сама сюда перебралась? Или это Дом усадил меня, заслоняя солнце своими широкими плечами?
Очень похоже на него.
— Ты… — я морщусь и сиплю, борясь с тугим спазмом в горле. — Ты вызвал скорую?
— Нет. — Он опускается на колени передо мной, вглядываясь в лицо. — Я видел достаточно твоих приступов, чтобы знать, когда надо везти тебя в больницу.
— Когда я становлюсь синей, — бросаю я. Это была шутка Джоша.
Когда ты выглядишь, как смурф, значит, всё совсем плохо.
Губы Дома плотно сжимаются, и я заставляю себя отвести взгляд подальше от его рта.
— Ты хочешь в больницу? — спрашивает он.
Я качаю головой.
Нет. Чёрта с два.
В последний раз, когда я была в больнице, я держала за руку Джоша. Его кожа была холодной и потрескавшейся, а тело изо всех сил пыталось сохранить энергию, чтобы выжить.
Дом кивает, но остаётся передо мной, балансируя на корточках.
Я хмурюсь.
— Перестань пялиться. Через минуту мне станет лучше. — Наверное. По крайней мере, я уже могу говорить, пусть и с парой хрипов в конце каждой фразы.
Глаза Дома прищуриваются, но он выпрямляется и отходит. Я на мгновение надеюсь, что он наконец уходит, оставляя меня в одиночестве со всем этим дерьмом, но надежда рушится, когда я вижу, как он наклоняется и что-то поднимает с земли.
Конверт.
В своей отчаянной борьбе за воздух я, должно быть, уронила его.
Дом раскрывает клапан и переворачивает конверт. На его широкую ладонь соскальзывает стопка меньших по размеру конвертов. Он перебирает их, а я стискиваю пальцы, сдерживаясь, чтобы не вырвать их у него.
— Восемь, — говорит он.