– Письма Пенни посвящены делам семьи Грейсон, – проговорила Кристина. – Однако вы, кажется, являетесь ее любимой темой, что и неудивительно, потому что производите впечатление бесконечного источника сенсационных историй. Она посвящала целые страницы вашим финансовым предприятиям, и еще больше чернил потратила на то, чтобы описать ваши любовные похождения. Следовательно, вы можете обнаружить, что я отлично осведомлена как о греческих авантюрах, так и о росте, цвете волос, гардеробе и характере вашей последней любовницы.
Он сел, вытянувшись в струнку.
– Какого дьявола Пенни претендует на то, чтобы знать нечто подобное, когда приезжает в Лондон всего на два месяца в году?
– Неужели вы думаете, что ваши поступки остаются никем не замеченными, учитывая, сколько времени вы проводите на публике, – ответила она. – Естественно, что сплетники передают свои наблюдения вашей невестке.
– А она передает их вам. – Маркус ощущал себя выставленным напоказ, что было смешно. Он не сделал ничего такого, чего стоило бы стыдиться. Тем не менее, Маркус чувствовал себя мальчиком, которого призвали к ответу за дурной поступок.
– Очевидно, Пенни считает вас заинтересованной стороной, – предположил он. – Что довольно странно – если только, конечно же, она каким-то образом не узнала о том, что произошло между нами в прошлом.
Кристина вздернула подбородок.
– Раньше вы не выражались иносказательно. Вы намекаете на то, что я рассказала ей?
– Я не имею ничего против, если вы это сделали, – парировал он. – Девушки обычно хвалятся своими победами, точно так же, как это делают мужчины.
– Тогда, возможно, вы позволите мне поинтересоваться, похвалялись ли вы перед Джулиусом. Это также может быть причиной того, почему они считают меня заинтересованной стороной.
– Я не говорил ни одной живой душе, – отрезал Маркус. – Мужчины обычно не любят рассказывать о том, как из них сделали дурака.
– Я никогда не делала из вас дурака, Маркус Грейсон. – Сейчас ее глаза вспыхнули голубым огнем. – И я не могу поверить, что взрослый мужчина в тридцать четыре года может верить в такую глупость.
– Глупость? – Он сжал кулаки.
– Мне было восемнадцать лет. Я в первый раз выехала из своей маленькой деревни, в первый раз оказалась в обществе. Что, во имя всего святого, я могла знать о таких играх? Где я смогла бы обучиться им?
– Женщины рождаются со знанием этой игры.
– Тогда я, должно быть, родилась неправильной, потому что ничего не знала.
– Тогда что вы замышляли? – потребовал ответа Маркус. – Вы уже почти помолвлены с Траверсом – практически с рождения, как мне сказали, – и все же вы позволили мне…
– В самом деле – а что же тогда замышляли вы?
Маркус не смог найти ответа. Он знал, что ответ был у него наготове, потому что так происходило всегда. Спорить для него являлось таким же естественным делом, как дышать. Но возражение, которое нужно было произнести, застряло где-то в горле, и пока Маркус отчаянно пытался обнаружить эти слова, его глаза не теряли времени даром. Они вглядывались в голубые искры в глазах и в румянец гнева на гладких щеках Кристины – так же, как и в более нежный оттенок розового, окрасивший ее вздымавшуюся от участившегося дыхания грудь… где вздрагивал бриллиант, вспыхивая огнем.
Ее изящная рука взлетела вверх, чтобы прикрыть груди от его взгляда. Безрезультатно.
– Я не помню. – Его голос был неуверенным, затуманенным. С трудом оторвав взгляд, Маркус покачал головой. – Не могу поверить, что мы спорим из-за этого происшествия после стольких лет. Не могу поверить, что вы спорите со мной. Не могу поверить, что вы надели это платье. Как вы можете ожидать, что я смогу разумно спорить с вами? Боже, как вообще мужчина может думать? – Он поднялся и снова расшевелил огонь, а затем выпрямился и сердито уставился на Кристину.
– Согласно отчету, – послышался ее негромкий, напряженный голос, – ваша последняя любовница щеголяла в гораздо более откровенных нарядах. Не понимаю, почему вы выражаете претензии по поводу моего платья – или вините его в собственной нелогичности.
Маркус повернулся к ней спиной.
– Не понимаю, почему вы настаиваете на том, чтобы изводить меня по поводу любовницы. Или почему вы продолжаете эти пререкания.
Она сложила руки на коленях.
– Понимаю. Я должна держать свой язык за зубами и позволить вам говорить все, что вздумается. Это, по меньшей мере, несправедливо.
– С вашей стороны несправедливо то, что вы выискиваете повод для ссоры, когда на вас это вызывающее красное шелковое платье.
– Не надо говорить об этом так, словно я надела его намеренно, чтобы спровоцировать вас!
– Вы надели его, чтобы спровоцировать кого-то – а Джулиус уже занят! – Он рванулся обратно к дивану. – И вы повесили этот огромный, бросающийся в глаза бриллиант между грудей, чтобы он подмигивал мне.
– Он бросается в глаза не больше, чем ваша булавка, – парировала Кристина. – А она тоже подмигивает мне.
– Никто не заставляет вас смотреть.
– Вас тоже.
Тем не менее, они оба посмотрели – но не на бриллианты, а друг на друга. Голубое пламя схлестнулось с золотым, отчего воздух между ними начал потрескивать. Маркус почти мог слышать это. Он определенно ощущал это потрескивание внутри себя, эту тягу, это неумолимое влечение… к катастрофе.
Он отступил на шаг, его сердце отчаянно билось.
– Мы разговариваем, словно двое детей. В тот момент, когда взрослые выходят из комнаты, мы немедленно начинаем ссориться.
– Мы едва ли могли затеять именно эту ссору перед остальными, – ответила Кристина.
– Нам вообще не следовало затевать ее. – Он запустил пальцы в волосы. – Я в самом деле начинаю чувствовать себя… – Он вовремя сдержал себя, не успев произнести слова «преследуемым призраками». – Я ощущаю себя не в своей тарелке, – осторожно исправился он. – Я устал и не в настроении. Абсурдно обвинять платья и бриллианты или что-то еще, когда у самого дурной нрав. Что ж, вы и правда выглядите прекрасно, но это едва ли ваша вина. Просто у меня, кажется, трудности… с осознанием – то есть я имел в виду, что нельзя было ожидать, что вы станете вечно носить скромные муслиновые платья, и это намного более… эстетично.
– Благодарю вас, – ответила она.
– Также я должен был догадаться, что вы переросли свою робость и научились высказывать свои мысли, – продолжил Маркус, ощущая себя так, словно выбирает безопасный пусть через поле, заросшее крапивой. – Это… придает свежесть и… до некоторой степени… стимулирует.
– Осмелюсь сказать, это вы так думаете, – сказала Кристина. – В то же время я ощущаю себя так, словно сражаюсь с бурей. Вы никому не даете спуску, не так ли? Вы высказываете все, что приходит в голову, а все общепринятые правила вежливости, о том, что можно и о чем нельзя говорить… – Она махнула рукой. – Просто исчезают.
– Так намного интереснее, – ответил он. – Вы намного интереснее, когда раздражены, по сравнению с тем, когда выглядите спокойной, пристойной и вежливой. Например, я и понятия не имел, что вы можете быть такой упрямой. Или что вы так очарованы полусветом. Когда вы в первый раз упомянули мою любовницу, я едва не упал в обморок. Я шокирован вашим поведением, Кристина.
Казалось, она даже не заметила, что Маркус назвал ее по имени.
– До сих пор мне удалось шокировать только четырех неискушенных женщин среднего возраста, – проговорила она. – Возможно, я лучше готова к Парижу, чем полагала ранее.
Маркус увидел путь, по которому можно было уйти от этого неудобного обмена репликами, и торопливо свернул туда.
– Ни один англичанин или англичанка, вероятно, не может быть готовым к Парижу, – заявил он – Парижане – это не французы, а совершенно другая порода. Они… – Он пожал плечами. – Мне не нужно рассказывать вам об этом. Вы сам все увидите.