В январе 1959 года МИД СССР разослало ноты, в которых несколько смягчались заявленные первоначально жесткие сроки подписания мирного договора и выдвигалось предложение о создании конфедерации ГДР и ФРГ, а также о запрете на производство в ФРГ и ГДР ракетно-ядерного оружия и на оснащение им вооруженных сил обоих германских государств. В случае несогласия Запада СССР пригрозил подписать отдельный («сепаратный») мирный договор с ГДР и передать ей контроль над стратегическими коммуникациями, связывавшими Западный Берлин с территорией ФРГ, что западные державы сочли неприемлемым для себя, поскольку это не соответствовало их пониманию своего статуса победителей во Второй мировой войне. В ходе последовавших контактов СССР принял предложение Запада о проведении совещания четырех министров иностранных дел для обсуждения германского вопроса (Женева, 11 мая – 20 июня и 13 июля – 5 августа 1959 года[28]). На май 1960 года в Париже намечалась четырехсторонняя конференция на высшем уровне с той же повесткой дня (она не состоялась, поскольку СССР потребовал от США извинений за полет американского разведывательного самолета над советской территорией). В июне 1961 года в Вене прошли двусторонние встречи Хрущева и нового президента США Джона Кеннеди. Несколько раз нащупывались возможности компромиссного решения, однако все раунды переговоров не дали практических результатов. И Женева, и Париж, и Вена были провалены в результате бездарной «личной дипломатии» советского вождя, проявившего заносчивость и неоправданное высокомерие. В итоге загнавший себя в тупик Хрущев был вынужден прибегнуть к «запасному» варианту решения неотложной для ГДР проблемы ухода населения на Запад, гораздо более проигрышному в пропагандистском отношении для социалистического содружества, чем все остальные.
Этот вариант состоял в возведении перекрывшей свободное сообщение между западными и восточным секторами города стены, которая появилась в Берлине 13 августа 1961 года[29]. Берлинскую стену возводили строительные отряды ГДР под охраной солдат Национальной народной армии республики (солдаты ННА стали затем выполнять функции пограничников), но само решение о строительстве стены принималось руководителями всех социалистических стран сообща. Стена решила задачу-минимум, которая с самого начала преследовалась выдвижением предложения о «вольном городе», однако разрядку в отношениях Запада и Востока пришлось отложить на потом. В то же время строительство стены было встречено западными столицами, включая Бонн, с явным облегчением, поскольку в атмосфере нарастающего обострения обстановки в ход были пущены не танки, а всего лишь строительные краны. Это, однако, не помешало Западу развернуть острую пропагандистскую кампанию против СССР и ГДР, которая затем превратилась в постоянную составную часть пропагандистской войны против СССР и ГДР. Инциденты у стены, через которую отдельные граждане ГДР время от времени пытались прорваться в Западный Берлин, подогревали эту кампанию. (Трудно сказать, чего было больше в этих попытках – склонности к риску, желания побравировать, бросить вызов властям или стремления привлечь к себе внимание западной прессы; к несчастью, дело иногда заканчивалось смертельным исходом для смельчаков.) Стена превратилась в помеху для нормализации отношений между обоими военно-политическими блоками.
Впрочем, в одном, причем немаловажном, пункте немцы должны быть благодарны стене: объективные исследователи на Западе признают, что в известном смысле она предотвратила гражданскую войну в Германии. Английский историк Фредерик Тейлор констатировал недавно, что из трех стран, испытавших раскол после Второй мировой войны (Корея, Вьетнам, Германия), только последняя избежала кровавого братоубийственного конфликта: «Строительство стены покончило с размышлениями западных держав на тему о том, как следует относиться к Восточной Германии»[30]. Действительно, появление Берлинской стены предопределило признание ГДР со стороны ФРГ и всего Запада.
К моменту возведения стены я уже вернулся в Москву на работу в Центральный аппарат МИД. В качестве атташе 3-го Европейского отдела (референтура по ФРГ) я с лета 1960 года следил за перипетиями германских дел с высоты 9-го этажа небоскреба на Смоленской площади. Надо признаться, острота восприятия при этом значительно снизилась. Одно дело жить на вулкане, другое – наблюдать за его активностью с безопасного расстояния. Берлинскую стену я впервые увидел в январе 1966 года, когда мы всей семьей (теперь с нами было трое детей) проследовали через «фронтовой город» по пути в Париж, где я, по наметкам посла Валериана Александровича Зорина, должен был вести в посольстве вопросы франко-западногерманских отношений. Из окна железнодорожного вагона стена не выглядела такой уж страшной; впечатляло лишь полное безлюдие как на ярко освещенной границе, так и на прилегавших к ней улицах Восточного Берлина (поезд Москва-Париж пересекал границу поздно вечером). Поражал также контраст между слабым уличным освещением в восточной части города и морем света в западной – гораздо более бедная ГДР экономила на электричестве; кичащийся своим богатством Западный Берлин пускал пыль в глаза.
В ГДР продолжал действовать механизм выдачи официальных разрешений на переселение в ФРГ, и число таких разрешений росло год от года. Однако существовал целый ряд ограничений, так что выезжать на постоянное жительство в другое германское государство могли, как правило, лишь пожилые граждане ГДР, достигшие пенсионного возраста. Сама же стена была на практике настоящей строго охраняемой межгосударственной границей. Юридически, однако, Западный Берлин оставался не государством, а особой политической единицей, носившей до октября 1990 года все правовые признаки оккупированной территории – высшей властью в городе оставались военные коменданты трех держав. В то же время ФРГ практически считала его своей землей, и в нем действовали все обычные для ФРГ органы муниципального и земельного уровня.
С тем, как на практике функционировали контрольно-пропускные пункты германо-германской границы и Берлинской стены, мне довелось познакомиться много позже, когда я в начале 80-х годов несколько раз приезжал в ГДР из Бонна по медицинским делам вместе с очередной группой страждущих из посольства СССР в ФРГ. Дело в том, что услуги медиков и особенно дантистов на Западе фантастически дороги, и для экономии государственных средств МИД предписало нам пользоваться возможностями, которыми располагали медицинские учреждения Группы советских войск в Германии, лечившие нас, естественно, бесплатно. Договоренности о дате приема достигались через коллег в нашем посольстве в Берлине. Военные врачи обладали высочайшей квалификацией, и поэтому направление к ним воспринималось не как «дискриминация», а как редкая удача. Центральный госпиталь ГСВГ в Беелитце заслужил репутацию, не уступающую лучшим клиникам Москвы и Ленинграда.
На КПП государственной границы и внешнего обвода Западного Берлина нашу автомашину с ее дипломатическими номерами пропускали вне очереди, а очереди были, как правило, немалыми. Для нас в этом смысле никаких проблем не возникало. Достаточно было вразумительно объяснить, что мы едем из одного советского посольства в другое. Проверяли документы пограничники ГДР внимательно, но без излишних придирок. Трудности начинались в Берлине, где наши водители, не знавшие города, не всегда сразу находили нужный контрольно-пропускной пункт стены. КПП было довольно много, но пограничники ГДР требовали, чтобы мы пользовались только одним – «Checkpoint Charlie» («Чекпойнт Чарли») на Фридрихштрассе[31], через который в Восточный Берлин въезжали расквартированные в Западном Берлине военнослужащие США, Великобритании и Франции, а также граждане ФРГ (остальные КПП теоретически предназначались для жителей обоих Берлинов). Мотивировка: «У вас боннские номера». Предъявление советских паспортов не помогало, формализм неизменно одерживал верх. Формализм побеждал и в другом – при посещении в Берлине ресторанов, чтобы позавтракать или поужинать (мы останавливались в гостевых помещениях посольства в ГДР или в заранее забронированных номерах гостиниц), мы не могли отделаться от ощущения, что за нами достаточно открыто ведется наблюдение. Когда мне позже говорили, что госбезопасность ГДР (Штази) не верила даже самой себе, я был склонен принимать это за истину. Тем не менее мы чувствовали себя в ГДР значительно более спокойно, чем в ФРГ, которая, при всей своей стабильности, воспринималась где-то в подсознании все-таки как территория «вероятного противника».
28
Тогда в Женеве СССР в последний раз представил развернутые предложения относительно содержания мирного договора с Германией, а также путей германского объединения. Москва продолжала настаивать на внеблоковом характере единой Германии, но допускала, что после создания германской конфедерации ФРГ и ГДР могли бы на какой-то период оставаться членами, соответственно, НАТО и ОВД
29
С 29 сентября 1961 года началось оборудование разделительной («мертвой») полосы вдоль всей границы между ГДР и ФРГ.
30
31
Точный перевод этого названия должен был бы звучать как «контрольно-пропускной пункт № 3», так как «Чарли» – принятое в армии США обозначение буквы «С», третьей в английском алфавите. Американские военные КПП «А» («Альфа»), то есть № 1, и «В» («Браво»), то есть № 2, стояли при въезде из бывшей американской зоны оккупации Германии на территорию ГДР (Мариенборн) и при выезде с этой территории в Западный Берлин (Драйлинден).