— Я хотела бы пойти в этом отряде, — сказала герцогиня.
— На твое усмотрение. Ты нужна мне здесь. По крайней мере, я хотела бы, чтобы ты осталась здесь. Кронмир не должен был оказаться там, где оказался, и это моя вина. Я бы рада тебя не отпускать, но ты герцогиня, и не мне тебя удерживать. Кронмир не был мне другом, но он был из моих. Патриарх… — Она улыбнулась уродовавшей ее улыбкой.
Подумала о человеке, который когда-то давно причинил ей зло. Вспомнила руки Калли на своих руках и кровь.
— Я плачу свои долги. Герцогиня тоже. И патриарх заплатит. — Она слегка пожала плечами.
Дэниел Фейвор кивнул.
— Говорят, что, убив патриарха, попадаешь в ад, — медленно произнесла герцогиня.
— Ой, я сомневаюсь, что Господь такой тупой, — отмахнулась Изюминка.
— М-м-мне отм-мщение, и аз воздам, — процитировал отец Давид, — н-н-но Господь действительно не туп.
Этот худощавый человек в рясе и сандалиях не носил даже кинжала. Он мало походил на отца Арно, но многие наемники уже приняли его, несмотря на заикание.
— Я помогу богу мстить, — сказала герцогиня.
Изюминка улыбнулась и встала. Все встали. Она была достаточно человеком, чтобы наслаждаться моментом: победа, власть, любовь и уважение. Жизнь, о которой она даже не мечтала. Она вспомнила всех своих мучителей. Злых ублюдков и обычных ублюдков. Свои ощущения. Она посмотрела на Жизель и поняла, что у той на уме.
— Ну и хрен с ним. Иди. Но ты нужна мне здесь, и, по правде говоря, мне кажется, что тебе не надо встречаться с ним лично.
Все вышли из ее шатра, а отец Давид остался.
— М-м-месть уродлива.
— Ну, святой отец, мы же не мальчики из церковного хора.
— М-м-мальчики из хора н-не так уж н-н-невинны, капитан.
— Слушайте, святой отец. Вы знаете, чем мы заняты, и принимаете у меня исповедь. Для кого-то это месть, например для Жизель. А для меня — работа. Когда они доберутся до патриарха, одной задачей станет меньше. — Она налила обоим вина. — А Габриэлю вы такое говорите?
— Каждый раз.
Она кивнула, глядя на тихую суету ночного лагеря за откинутым пологом шатра.
— Когда-то люди причинили мне много зла, — сказала она, сделав долгий глоток. — Калли помог мне с ними расправиться.
— И что, стало лучше? — спросил отец Давид, не заикаясь. — Или это п-п-просто история, которую т-т-ты себе рассказываешь?
— А разве вся религия — это не такая история? Бросьте, святой отец. Да, мне стало гораздо лучше. И ни один из этих ублюдков никогда больше не трахнет девушку, ну или парня.
Отец Давид пил вино. Изюминка смотрела на него.
— Как выиграть войну, не проливая кровь?
— П-п-понятия не имею, — ответил отец Давид с ноткой горечи, которую Изюминка не слышала раньше. — Иногда я чувствую себя чертовым придворным шутом, — он глубоко вздохнул, допил вино и встал, — но у всех д-д-действий есть последствия, госпожа моя. И убийство н-н-невинных…
— Патриарх? — спросила она.
— Конечно. Люди рядом с п-п-п…
Он сделал паузу и отвернулся.
— Патриархом? Пехотинцы из Фиренции?
— Честно говоря, госпожа моя, я п-п-пришел не затем, чтобы обсуждать п-п-праведность наших м-м-методов. Г-г-герцогиня сама не своя, но К-к-кронмир сказал кое-что перед смертью.
Отец Давид снова замолчал. Изюминка успела задуматься, к кому обращаются священники, лишившиеся веры. Отец Давид плохо выглядел.
— Он с-с-сказал, — отец Давид посмотрел ей в глаза, — что воля не Н-н-некромант.
Изюминка вспомнила свою беседу с червем, побывавшим в Кронмире.
— Ага. Я допросила червя Кронмира.
— Вы же знаете, что я собираюсь сказать, что даже одайн — творение Господне, — без запинки выговорил отец Давид.
— Конечно. Он ведь тараканов и комаров тоже создал. — Изюминка посмотрела на священника, как будто говоря, что ее вера дает ему определенные права, но он опасно близок к их пределам.
— Я просто передаю то, что сказал К-к-кронмир. Он держался перед смертью… очень см-м-мело.
При свечах трудно было разглядеть выражение его лица.
— Я думаю, он знал, что говорил, — сказала она, — слава святому Михаилу.
Она позвала нового пажа:
— Алиса! Мне нужно изменить донесение.
Она рассказала обо всем: о смерти Кронмира, его последних словах и до странности наивном гневе пленных одайн.
Которые горько жаловались на вероломство кого-то, кого величали Огненным.
Глава 4
Многослойные щиты Габриэля были подняты и сдерживали большинство чудовищных вспышек энергии. Несмотря на потери, он расслабился и принялся бросать заранее заготовленные контратаки в своего оппонента, пока Пруденция вращала, и вращала, и вращала его Дворец воспоминаний, перехватывания заклинания, усиливая, защищая.
Еще один невероятный удар силы врезался в щиты, и они снова выдержали.
У него было время подумать о том, что сказал Мортирмир о развитии сил. Он уже бежал и только оборонялся в эфире. Но он остался цел.
Он наклонился, и Ариосто послушно повернулся. Внизу виднелся лес, а в лесу — гиганты. Их было несколько сотен. Он не осознавал их размера, пока не увидел одного у дерева.
Умброты.
Целое стадо.
Они были объединены. Он видел, как все стадо черпает силу из эфира — это походило на одновременный вздох четырех с лишним сотен немертвых зверей.
Распределенный разум. Одайн. Мятежные одайн, если Кронмир был прав.
Он знал заклинание, которое использовал Мортирмир, чтобы освободить немертвых в Арле, но его не было под рукой, оно не висело, готовое сорваться с места, на запястье Пруденции или ее шее. Оно потребовало бы времени и терпения, которых тоже не было.
И он пошел на совершенно ненужный риск.
Губы под шлемом непроизвольно дернулись, Ариосто закричал, развернулся на месте и стремительно, как всякий огромный хищник, напал. Его крылья распростерлись над одним из умбротов, и тварь тридцати ладоней в высоту, сорока футов в длину, с ногами, похожими на столбы, и огромными клыками, изогнутыми как ятаганы мамлюков, встала на задние лапы и потянулась к небу.
Копье Габриэля выстрелило молнией, но она отразилась от черного герметического щита твари — единственного пассивного щита, который он когда-либо видел. Он мечтал об этом: о щите, который работал бы постоянно.
Ариосто завопил. Его когти увязли. Наклонившись, Габриэль копьем пронзил черный щит, и совместный напор когтей и оружия оказался сильнее. Щит исчез, когти Ариосто ударили тварь по голове, а Габриэль выпустил три молнии в вонючую тушу древнего немертвого гиганта. Цвет третьей молнии отличался от первых двух. Грифон взлетел выше, когда еще два гиганта бросились на них из густой темной чащи.
По стаду словно пробежала рябь, как будто твари изменяли цвет.
Тот, в которого попал Габриэль, взорвался.
— Домой! — велел Красный Рыцарь.
Позади него из стада поднялась бесформенная черная рука. Она вытянулась на сотни футов, а затем устремилась в небо, словно пытаясь вслепую нащупать Ариосто.
Габриэль послал ей воздушный поцелуй и помчался дальше на восток, навстречу тучам.
трехстах лигах к востоку герцог Митлийский осушил два кубка вина, в спешке расплескав половину. Ему приходилось смирять нетерпение — союзники опаздывали. Он был зол, и его гнев пугал охранников и слуг. Затем он сбросил доспехи. Оруженосцы ему не помогали, и, упав на пол, в лужу пролитого вина, металл зашипел от жара.
Облаченный в ифрикуанский асбест, герцог вышел на площадь под усиленной охраной, собираясь раздавать милостыню по пути к мессе. Камергер вручил ему тяжелый кольчужный кошелек, и герцог двинулся вдоль шеренги бедняков, вкладывая в каждую руку по золотой монете. Монеты были горячие.
— Помолись за меня, — говорил он каждому.
Они кланялись, но уже научились к нему не прикасаться и брали монеты, стараясь не подходить близко. Это его устраивало. Он ненавидел, когда бедняки не проявляли должного почтения, а их благоговение ему нравилось.