— И вы, и мы, вся наша Академия, должны стать закваской, дрожжами, на которых подымется слава нашей великой столицы. Мы цвет ее, но наша обязанность не только цвести, но и плодоносить. (Пауза, дающая слушателям возможность оценить этот образ.) Так не уподобимся же бесплодной смоковнице (чересчур дружные и чересчур продолжительные аплодисменты). Наш долг — подняться, как на дрожжах, и поднять за собой весь город из бездны невежества и из еще более страшной бездны — бездны заблуждений, где мы плутаем впотьмах, как слепые. И когда там, на выставке, я продирался сквозь ошалевшую от восторга толпу (крики «О доктор!», смех), я задавал себе тот же вопрос, который только что задал вам: что можно сказать о нашем обществе?
Над толпой вскидывается копна черных волос, принадлежащая какому-то взволнованному жителю Северного Мичигана.
— Оно прогнило насквозь!
Крики. Свист.
— Правильно! — гаркнул доктор.
Доктор Гауди продолжал говорить еще с полчаса, распаляясь все сильнее, все стремительнее извергая потоки слов, все чаще переходя на личности. Не был забыт и злополучный монумент Эндрю П. Хилла (примечания «аплодисменты», «смех» особенно часты в этом месте отчета). Он окончил свою импровизацию, не имея ни малейшего представления о том, что́ он только что наговорил, и отправился домой, весьма довольный собою.
Когда на следующее утро доктор Гауди развернул «Наши задачи» — газета вышла на шестнадцати полосах, — первое, что бросилось ему в глаза, был его собственный портрет — хорошо знакомая ему фотография шириною в два столбца, которая вот уже более трех месяцев не появлялась на страницах газет. «Доктор Гауди отступился от нас», — гласил заголовок.
— Что же последует? — полюбопытствовал доктор. — Вернее, которое из двух? — Ибо он знал, что каждая публичная речь, будучи отраженной в ежедневной городской прессе, подвергается двум видам искажений: она толкуется либо как оскорбление чести города, либо как выпад против отдельных лиц. Здесь, судя по всему, имело место первое. Второе должно было последовать и, как мы увидим в дальнейшем, не заставило себя долго ждать.
Репортер «Наших задач», присутствовавший на собрании в Академии, состряпал заметку, где путем виртуозного перевирания и искажения речи доктора доказывал, что последний есть не кто иной, как злоязычный Иеремия, нанесший престижу города смертельную рану.
— Какой вздор! — воскликнул достойный доктор и вновь принялся за кофе и гренки.
Что до редакторов других газет, то они, хотя и не посылали своих репортеров в Академию, быстро сообразили, какие богатые возможности таятся в обильных личных выпадах, содержащихся в речи доктора, и все вечерние выпуски так и пестрели всевозможными интервью. Что думает Джерд Стайлс, как представитель западной живописи, о нападении, которому он подвергся? Что думают Мейер, Ван-Горн и К° о столь недвусмысленной характеристике, данной им доктором Гауди? Что думает Эндрю Хилл, представитель деловых кругов и интеллигенции местного общества, по поводу нападок доктора Гауди на его попытку украсить город, которому он был обязан своим успехом и богатством? Что думают уважаемые члены Общества художников Запада о поношении, которому подвергся самый выдающийся и одаренный из их протеже? У всех опрошенных было мнение по этому поводу, и они отнюдь не намеревались держать свои мысли в секрете.
— Просто не пойму, что на него нашло? Вот уж ошарашил, так ошарашил, — заявил Джерд на своем водевильном сельском диалекте молодому человеку, явившемуся к нему от «Вечернего обозревателя». — Доктор Гауди... да ведь я его считал за лучшего друга. Ведь это с его книги все у меня и пошло. И вдруг он на меня же взъелся. А за что?.. Весь город скажет, что он не прав. А раз не прав, — не я буду, если ему не придется за это ответить. Пусть не думает, что он может подставить ножку честному деревенскому парню. Это так просто ему не сойдет с рук. Я еще не знаю, что сделаю, но...
С «Вечерним трафаретом» Джерд придерживался более академического стиля.
— Должен признаться, что выпад доктора был для меня полной неожиданностью. Я всегда видел в почтенном джентльмене своего лучшего друга и наставника. Его книга для молодежи (название книги опущено: Печатай, Толкай и К° не помещают своих объявлений в «Трафарете») вдохновила меня заняться живописью. Подобное поведение доктора Гауди я считаю крайне непоследовательным и опрометчивым. Я уверен, что общественность будет всецело на моей стороне. И если речь доктора передана правильно, то у меня, я полагаю, есть достаточные основания обратиться к правосудию. Не сомневаюсь, что добросовестные присяжные...