— Да чего же они хотят? — возмущался доктор. — Что мы выиграем, венчая себя цветами? Долго ли можно продержаться на одном напыщенном самовосхвалении?
Но все это в сторону, ибо постепенно доктор Гауди перестал видеть, чувствовать, понимать что-нибудь, кроме одного, — Тыквы. В ней таился источник всех его бедствий.
— Будь он проклят! — восклицал доктор, не в силах думать ни о чем, кроме ненавистного Джерда Стайлса.
Да, Тыква начала разрастаться, и, казалось, не было силы, способной остановить ее. Здесь появлялся новый листик, там — цветок, а усики протянулись повсюду. И главным образом в газеты. Интервью не прекращались. Генералов, судей, коммерсантов, капиталистов — все это привередливое племя «именитых граждан» — спрашивали, что они думают о покушении на добрую славу города, которое совершил один из его сынов. Менее именитые граждане сами делились своими мыслями. Преподаватели портретной живописи сообщали доктору, что он ничего не смыслит в искусстве. Лекторы по гражданскому праву советовали ему получше изучить долг гражданина перед своим родным городом. «Полуденный червь», неоднократно превозносивший гражданское мужество доктора, теперь переполз в неприятельский лагерь и обозвал его ренегатом. «Утренняя муха» издала жужжание, которое звучало примерно так: «Если вам, доктор, не нравится наш город, вы можете отправиться куда-нибудь подальше. Счастливого пути, до новой встречи!» Доктору, который всегда считал, что он сделал для благосостояния своего города не меньше, чем все остальные, а для его славы, пожалуй, и побольше, начинало казаться, что он был чересчур высокого мнения о своей особе.
Лишь у солидных, старых «Песочных часов» нашлось слово в его защиту — серьезная редакционная статья, посвященная текущим вопросам искусства. «Песочные часы» были в известной степени глашатаем идей доктора. У газеты был заключен с доктором годичный договор на опубликование его проповедей — они выходили по понедельникам в утреннем выпуске, — а гонорар доктор передавал Совету заграничных религиозных миссий. Срок договора как раз истекал, и встал вопрос относительно его возобновления. Мейер, Ван-Горн и К° ответили на этот вопрос отрицательно. Доктору Гауди отводили в «Песочных часах» одну-две колонки раз в неделю, а Мейер, Ван-Горн и К° ежедневно занимали по целой полосе, а в воскресных выпусках и по две. И они за это платили! Им не понравилась редакционная статья. Они не одобрили публикование проповедей. Договор не был возобновлен, и доктор Гауди кипел от ярости.
Немедленно вслед за этим от Мейера, Ван-Горна и К° пришел счет за металлическую посуду. Посуда была приобретена всего лишь неделю назад, однако поперек счета (явно в порыве раздражения) красными чернилами была сделана размашистая надпись: «Просим оплатить».
— Генриетта! — крикнул доктор жене. — Что это значит? Ты ведь знаешь, я никогда ничего не покупаю в этих отвратительных универсальных магазинах! Мое мнение тебе известно: они губят торговлю, разоряют мелких торговцев, платят преступно мало за рабский труд бедных девушек...
Как выяснилось, кастрюли купила новая кухарка по собственному почину.
— Рассчитать ее! — взревел доктор.
Два-три дня спустя Тыква выпустила новый усик. Если раньше она вторглась к нему в дом, то теперь она вторглась, так сказать, к нему на кафедру. Доведенный до исступления непрекращающейся травлей, доктор Гауди совершенно забыл об осторожности. Его единственная подлинная слабость — неуменье вовремя замолчать — с каждым днем становилась все очевиднее, по мере того как употребляемые им выражения становились все резче, переходя в неприкрытую брань. Он сгоряча взялся за перо, и резкость его статьи послужила предметом обсуждения на ежемесячном сборе священнослужителей его вероисповедания. Короче говоря, его собратья, бесчувственно игнорируя травлю, которой он подвергся, осудили его за невоздержанность и грубость, недостойные христианина.
— Я подам в отставку! — заявил доктор.
— И не подумаешь, — возразила жена.
— Конечно, не подам, — согласился он.
Затем Тыква вторглась в Академию. И здесь произошли большие перемены: профессор Инглиш был уволен; доктору Гауди предложили выйти из совета попечителей.
— Ну уж теперь-то я подам в отставку, — сказал он.
— И хорошо сделаешь, — ответила жена.