Меч в руке женщины казался ему магическим жезлом, который вобрал в себя всю энергию в комнате. Он сплюнул кровь. Мишонн стояла всего в пяти футах от него, подняв кутана. Прошло двадцать семь секунд. Один выверенный удар этим закаленным, острым как бритва клинком – и все могло прекратиться, но это совсем не волновало Губернатора.
На тридцатой секунде он сделал выпад.
Ее следующий маневр занял три секунды. Одна – она позволила Губернатору пройти в нескольких дюймах от себя, и вторая – она нанесла ему один из своих фирменных ударов в пах, и третья – удар обездвижил его. Тяжелый носок ее рабочего ботинка вошел в мягкие ткани с такой силой, что Губернатор в буквальном смысле сложился пополам, не в силах вдохнуть, а изо рта его на пол брызнул коктейль из крови, слюны и мокроты. Он сдавленно захрипел и упал перед женщиной на колени, хватая ртом воздух. Боль тараном пронзила все его внутренности. На миг он простер вперед руки, как будто бы пытаясь схватиться за что-то, а затем оказался на четвереньках.
Его стошнило. Кровавая рвота полилась на ковер под ноги Мишонн.
На сороковой секунде все успокоилось. Губернатор извивался на полу, кашлял и пытался взять себя в руки. Он чувствовал, что она возвышается над ним и смотрит свысока с чудовищным спокойствием на лице. Он всем телом ощутил, что она занесла меч. Проглотив горькую желчь, он закрыл глаза и стал ждать, когда раздастся едва слышный свист клинка и он рассечет его шею, положив всему конец. Таким он и будет. Губернатор готовился умереть на полу своей гостиной, как истерзанный пес. Он открыл глаза.
Она сомневалась. До него донесся ее голос, спокойный и ровный, как кошачье мурлыканье:
– Я не хочу, чтобы все закончилось так быстро.
Пятьдесят секунд.
– Я не хочу, чтобы все кончилось, – сказала она, возвышаясь над ним и покачивая мечом.
Пятьдесят пять секунд.
В далеких глубинах разума Губернатора вспыхнула искра. У него был один шанс. Один козырь. Он еще раз кашлянул, не поднимая глаз, снова кашлянул, едва заметно моргнул и взглянул на ноги женщины – тяжелые ботинки были от него на расстоянии вытянутой руки, всего в нескольких дюймах от того места, где покоились его кисти.
Последний шанс.
На шестидесятой секунде он метнулся ей под ноги. Захваченная врасплох, она опрокинулась на спину.
Губернатор обрушился на нее, как любовник, меч отлетел в сторону. При ударе из легких женщины вышибло весь воздух. Губернатор чувствовал исходивший от нее тяжелый запах пота, гвоздики и запекшейся крови. Женщина извивалась под ним. Меч валялся на ковре всего в восемнадцати дюймах от противников. Глаз Губернатора уловил его отблеск.
На шестьдесят пятой секунде он рванулся к мечу и дотянулся до рукоятки, но не успел он схватить ее, как челюсти Мишонн сжались в районе его плеча как раз в том месте, где оно переходило в шею. Она укусила его так сильно, что зубы ее прорезали кожу и подкожную клетчатку и в итоге вошли в мышцу.
Губернатора пронзило такой внезапной, такой жуткой и такой острой болью, что он завизжал, как девчонка, откатился в сторону, действуя по воле инстинкта, и зажал место укуса рукой, почувствовав, как по пальцам заструилась кровь. Мишонн мотнула головой и выплюнула оставшиеся во рту клочки кожи. По подбородку ее струилась кровь.
– Ер… ЕР-ТО-ВА СУЧКА!
Губернатор не без труда сел, зажимая рукой рану. Он не понимал, что она вполне могла прокусить его сонную артерию и что он, быть может, уже стоял одной ногой в могиле. Он не понимал, что она потянулась к мечу. Он не понимал даже того, что она снова занесла над ним кутана.
В этот момент – на семьдесят третьей секунде драки – он думал лишь об одном: как остановить кровь и не дать ей вытечь из его шеи.
Семьдесят пять секунд.
Он сглотнул слюну, отдававшую металлом, и слезящимися глазами попытался увидеть, как его кровь впитывалась в ковер.
На семьдесят шестой секунде он услышал, как его соперница глубоко вдохнула, снова встала над ним и пробормотала что-то, отдаленно напоминавшее: «У меня есть идея получше».
Первый удар тупой рукоятки меча пришелся ему в район переносицы. В ушах громко хлопнуло, как будто бы по мячу ударили бейсбольной битой, после чего Губернатор повалился на пол.
В ушах звенело, взгляд затуманился, боль терзала тело. Он в последний раз попробовал схватить ее за лодыжки, но в этот момент тяжелая железная рукоятка снова опустилась ему на голову.
На восемьдесят третьей секунде схватки он потерял сознание, в глазах потемнело. Последний удар обрушился на его череп на восемьдесят шестой секунде, но он едва ощутил его.
Еще через секунду все погрузилось во тьму, и Губернатор провалился в небытие.
На залитой тусклым лунным светом поляне в оглушительной ночной тишине Лилли аккуратно раскрыла обертку, в которую был завернут последний предмет, предназначавшийся для погребения в костровой яме. Размером с персиковую косточку, он лежал на носовом платке. Она взглянула на него, и по щеке ее скатилась одинокая слеза. Она вспомнила все то, что значила для нее эта маленькая штучка. Джош Хэмилтон спас ей жизнь. Джош был хорошим человеком и не заслужил постигшей его смерти – не заслужил того, чтобы один из головорезов Вудбери, которого все называли мясником, выпустил пулю ему в затылок.
Лилли с Джошем прошли вместе много миль, научились вместе выживать и вместе мечтали о лучшей жизни. Прекрасный повар, прирожденный шеф, Джош Хэмилтон, наверное, был единственным человеком, который колесил по дорогам апокалипсиса с черным итальянским трюфелем в кармане. Он срезал с него понемногу, чтобы приправлять масла, супы и мясные блюда. Землистый, ореховый привкус невозможно было описать словами.
Предмет на коленях Лилли до сих пор источал резкий аромат. Она наклонилась и понюхала его. Аромат пробудил в ней воспоминания о Джоше, воспоминания о приезде в Вудбери, о жизни и смерти. Глаза ее наполнились слезами. У нее осталось немного виноградного сока, и теперь она подняла стакан.
– За моего старого друга, – сказала она. – Он не раз спасал мне жизнь.
Сидевший рядом с ней Остин опустил голову, почувствовав значительность момента и ощутив неизбывную тоску. Он поднес стакан к груди.
– Надеюсь, однажды мы снова встретимся, – произнесла Лилли и подошла к яме.
Она бросила маленький черный комок к остальным символическим предметам.
– Аминь, – тихо сказал Остин, глотнув сока.
Он подошел к Лилли, положил руку ей на плечо, и на мгновение они замерли в темноте, смотря на сложенные в яму вещицы.
Ровный гул сверчков и шелест ветра сопровождали их мысли.
– Лилли?
– Да?
Остин взглянул на нее.
– Я говорил, что люблю тебя?
Улыбнувшись, Лилли опустила глаза.
– Заткнись, красавчик, и закапывай яму.
Из пустоты непроглядной ночи – как будто из глубины Марианского желоба – в абсолютной темноте, подобно призрачному знаку, маячила абсурдная фраза, сообщение без смысла, сгусток закодированной электрической энергии, трещавший на экране разума израненного мужчины с неоновой мощью:
ПРО СНЫ И АД!
Израненный мужчина ничего не понимал. Он не мог пошевелиться. Не мог вдохнуть. Он сплавился с темнотой. Он стал просто бесформенным куском углерода, болтающимся в пространстве… а еще… а еще… он все еще чувствовал присутствие этого сообщения, адресованного только ему, приказа, в котором не было никакого смысла:
ПРОСТИ НА ЛАД!
Внезапно он почувствовал, что физические законы вселенной очень медленно стали возвращаться на свои места, как будто бы судно в глубочайшей точке Мирового океана выравнивалось под действием гравитации, которая чувствовалась даже в тумане парализующей боли, и это давило на него – сначала в районе живота, затем на конечности – снизу и со всех сторон так, словно трясина, удерживавшая его в плену черной пустоты, сжималась.