Мириам вытащила свиток из-под одежды и прочитала:
Когда вы увидите Иерусалим, окружённый войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его;
Тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; и кто в городе, выходи из него; и кто в окрестностях, не входи в него, потому что это дни отмщения, да исполнится всё написанное.
Горе же беременным и питающим сосцами в те дни; ибо великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей;
И падут от острия меча, и отведутся в плен во все народы; и Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников[28].
Терпеливо выслушав её, Бенони сказал:
— Так говорит твоё Священное писание, моё же писание говорит иное. Но если ты веришь этому предсказанию, если тебя гнетёт страх, уезжай вместе со своими друзьями-христианами; я один встречу надвигающуюся бурю.
— Я верю этому предсказанию, — спокойно ответила она, — но страх меня не гнетёт.
— Странно, — сказал он. — Если ты веришь предсказанию, то должна верить и тому, что тебе угрожает жестокая смерть, а ведь она особенно ужасает молодых и красивых девушек.
— Нет, дедушка, согласно предсказанию, ни один христианин не погибнет в предстоящих бедствиях. Я опасаюсь не за свою жизнь, а за тебя, сама я готова отправиться туда же, куда и ты, и жить там же, где и ты. В последний раз умоляю тебя: прояви благоразумие и беги вместе со мной — иначе ты будешь убит, — сказала Мириам, и её голубые глаза подёрнулись слезами.
На какой-то миг Бенони почувствовал, что его решимость поколеблена.
— Тому, что говорит твоё Писание, я не верю, но тому, что провидит твоя чистая душа, я склонен поверить. Доиустим, ты права, предсказание и в самом деле сбудется, поэтому беги, дитя. Я пошлю с тобой надёжных сопровождающих и дам тебе много денег.
Мириам покачала головой:
— Я уже сказала, что без тебя не поеду.
— Тогда тебе придётся остаться здесь, ибо даже ради спасения жизни я не покину свой дом и богатства и, уж конечно, не предам свой народ, ведущий священную войну. Но не забывай, Мириам: если нас и впрямь ждёт худшее, я умолял тебя уехать, — не кори меня потом.
— Я никогда не буду вас упрекать, — пообещала она улыбаясь и нежно поцеловала старика.
Они остались в Тире, и не прошло и недели, как гроза разразилась.
В течение многих дней евреям было опасно показываться на улицах города; по наущению римских эмиссаров толпа окружала и убивала тех, кто выходил по делам, чтобы запастись водой или пищей. Всё это время Бенони готовил к возможной осаде свой дворец, который составлял часть старинной крепости, выдержавшей немало вражеских нападений, и усиленно пополнял запасы продовольствия. Он также отправил гонцов к Халеву, начальнику ионнийского гарнизона, с известием об угрожающей им опасности. В его дворце-крепости укрылись вместе с жёнами и детьми более ста самых видных тирских евреев, ибо во всём городе не было места, столь пригодного для обороны. Во всех наружных дворцах и галереях было размещено более пятидесяти верных слуг и рабов, искусных во владении оружием.
Поначалу сирийцы ограничивались тем, что грозили из ворот или окон высоких домов, но вот однажды ночью Мириам разбудил ужасающий вопль. Она спрыгнула с кровати, и в тот же миг рядом с ней оказалась Нехушта.
— Что случилось? — спросила Мириам, поспешно одеваясь.
— На материке и в нижней части города сирийские псы напали на евреев, — ответила Нехушта. — Поднимемся на крышу, оттуда мы сможем видеть всё происходящее. — Рука в руке они вбежали в приморский портик и кинулись вверх по ступеням крутой лестницы.
Уже начинало светать, но, стоя на обнесённой парапетом крыше, они не нуждались в утренних лучах, ибо и сумеречный город под ними, и материковый Палетир освещены гигантскими факелами пылающих домов. В их багровых отблесках тысячи горожан вытаскивают оттуда своих несчастных жертв, убивают их или швыряют обратно в огонь. Не смолкают крики беснующейся толпы, громкие стоны их жертв и оглушительный треск горящих домов.
— О, Христос! Смилостивься над ними! — прорыдала Мириам.