По тону, каким Маккеллар заговорил в следующую минуту, можно было подумать, что он переключился на совсем другие дела. Он безразлично сказал:
— Я уполномочен предложить вам повышение оклада до шести тысяч в год — при условии, что вы прекратите писать в газеты и полгодика поработаете с вокспоп. Время от времени, разумеется, будут интервью и позубастее.
— И разумеется, — сказал Келвин, — вы проследите за тем, чтобы против меня не села шишка с диаметрально противоположными взглядами. Извините, Гектор, но я занимаюсь этим не ради денег.
Маккеллар фыркнул и сказал:
— Молодчина. Я им говорил, что вы не продаетесь.
Он закурил и откинулся в кресле — похоже, разговор был кончен. У Келвина осталось чувство недосказанности. Он заметил:
— Если Би-би-си не устраивают мои услуги, я ведь могу поискать другие каналы.
— Конечно! — сказал Маккеллар. — Конечно, можете. Видимо, завтра мы об этом и поговорим. А сегодня вам дается целый час лучшего зрительского времени, чтобы выговориться до конца. После этого вас будет не удержать, верно? Кстати, мы заменили ведущего.
— Кто это будет?
— Я.
— Вы?
— Да. Я уже несколько лет не появлялся на экране, но сегодня особый случай. Не забывайте, что мы оба из Глейка. В здешних широтах я лучше кого бы то ни было знаю, как работает ваша голова.
Келвин вышел от него небывало озабоченный.
Между тем у него дома происходило сдержанное примирение. Джил открыла дверь, и на пороге возникла впечатляющая и такая знакомая личность в форме лондонского транспортника. В руках у него был огромный букет роскошных темно-красных роз, и она так обрадовалась его приходу, что у нее язык прилип к гортани. Он беспечно сказал:
— Свадебный букет.
Она сказала:
— Келвину сегодня надо быть в Би-би-си. Давай выпьем.
Она налила большой фужер виски, прошла к кожаному креслу, в котором он расположился, взяла и понюхала цветы.
— Прелесть. Спасибо.
— Работаю. Могу себе позволить.
— Противно?
— Работать, что ли? Нет, мне нравится. Первую пару недель мне любая работа нравится. Вот когда привыкну — тогда другое дело.
Он опустил глаза и сказал:
— Джил… надеюсь, ты будешь с ним очень счастлива.
Она вспыхнула. Затаив дыхание, она сказала:
— Ты серьезно, Джек?
Он кивнул.
— Значит, ты меня еще любишь?
— Поздно об этом говорить.
Она отвернулась, скрывая радость, и с деланным безразличием сказала:
— Я не выйду за него, Джек.
Тот не поверил ушам.
— Почему?
— Я его боюсь.
— Как это?
— Ты не задумывался над тем, что я была первой девушкой, с которой он заговорил в Лондоне, а эта квартира — его первым пристанищем? Я допускаю, что на моем месте могла быть любая другая, и в квартиру он бы въехал — тоже в первую попавшуюся.
— Да чушь это, Джил. Это сумасшедшим надо быть.
— В том-то и дело! Он как-то неправильно все воспринимает. Когда он носился с Ницше — это были еще цветочки: сейчас он прибился к богу, и это гораздо хуже. Мне кажется, в нем нет ничего человеческого.
— А в ком это есть? И во мне нет.
— Келвин считает себя идеальным, и это… дает ему страшную силу. Тебе есть куда меня деть?
— Есть, только не бросишь же ты его вот так, сразу!
— Понимаешь, — сказала Джил, — я не знала, что способна на это, пока не открыла тебе дверь. Я даже не представляла, до какой степени ненавижу его, пока не открыла тебе дверь. А сейчас мне это ясно.
В течение получаса Джек — как и большинство людей, когда они совершенно уверены, что получат свое, — отдавался жертвенному порыву и защищал Келвина. Постепенно он склонился на сторону Джил, настояв, впрочем, на одном: нельзя просто уйти из дома, надо попрощаться с человеком. В конечном счете она сказала:
— Ладно. Он звал меня сегодня в студию на свой идиотский балаган. Если ты пойдешь со мной, я ему после и скажу. А пока нужно собраться. За нами пришлют машину. Мы попросим шофера сделать крюк и забросим к тебе мои вещи.
Она распахнула шкаф, выдвинула ящики и принялась куда попало сваливать платья, костюмы, брюки и нижнее белье.
— Порядочно он тебе накупил, — сказал Джек, немного оторопевший от ее деловитой собранности.
— В этом отношении он молодец, — сказала Джил.
— Тебе не кажется, что надо кое-что оставить?