И теперь, спустя десятилетие, те события порой казались ему нереальными. Какой же из него образец идеалов Легиона? Сам Немиил считал, что был слишком зол и упрям, чтобы уступить мерзким чужакам. В редкие минуты уединения он брал в руки силовой жезл и изумленно качал головой, словно видел его впервые.
Немиил часто думал, что на его месте должен был быть Захариил. Это он был идеалистом и истинным верующим, а сам Немиил всегда хотел стать просто рыцарем.
Не проходило и месяца, чтобы он не вспоминал о своем вернувшемся на Калибан кузене, и не жалел, что не успел с ним попрощаться. Отъезд Лютера и сопровождающего его отряда был таким поспешным и, казалось, незначительным событием; Немиил, как и все остальные, полагал, что его братья вскоре вернутся в расположение флотилии. Но Джонсон больше никогда не заговаривал о них — он даже не читал регулярные донесения с Калибана, предоставляя это своим помощникам. Похоже, Лютер и его отряд были полностью вычеркнуты из мыслей примарха, и по прошествии лет, а потом и десятилетий в рядах Темных Ангелов стали возникать разные предположения. Кое-кто подозревал ссору между Джонсоном и Лютером из-за едва не случившегося провала на Сароше, а также упоминалось и об их давнем соперничестве. Другие утверждали, что Лютер и отосланные воины по небрежности пропустили на борт «Непобедимого разума» сарошанцев с бомбой. Все это приводило к ожесточенным спорам между уроженцами Калибана и терранцами Легиона. Примарх Джонсон не делал никаких попыток пресечь какие-либо слухи, и со временем все разговоры утихли. Больше никто не вспоминал ссыльных Астартес, разве что иногда ветераны предупреждали новобранцев, что, впав в немилость, они никогда уже не смогут заслужить доверие Льва Эль’Джонсона.
«Я должен был написать Захариилу письмо», — рассеянно подумал Немиил.
Несколько раз за эти годы он начинал писать, но потом откладывал письма, чтобы вместе с орденом подготовиться к отправке к месту очередного конфликта. Потом началось обучение на должность капеллана, и оно занимало все свободное время, остававшееся от боев или боевых тренировок, и Немиил уже не замечал, как пролетают дни, месяцы и года. Но каждый раз обещал себе написать, как только текущий кризис будет разрешен.
«Неизвестно, что случилось в этот раз, — мрачно подумал он, — но Джонсону и Четвертой имперской экспедиционной флотилии явно предстоит новое задание».
К моменту прихода Немиила на стратегической палубе боевой баржи, нависавшей над капитанским мостиком и служившей центром боевых действий не только для «Непобедимого разума», но и для всей флотилии, было уже полно народу. Офицеры-люди с почтительными поклонами расступились, и Немиил в сопровождении Коля прошел к своим собратьям Астартес, собравшимся у главного гололитического проектора. В воздухе висела ощутимая напряженность; на лицах Астартес и людей, как бы они ни пытались это скрыть, отчетливо читалось беспокойство. Одни старались замаскировать свою тревогу шутливой беседой, другие молча просматривали информационные планшеты, сосредоточившись на текущих данных, третьи выслушивали донесения своих подчиненных, но натренированный взгляд Немиила без труда улавливал одинаковые признаки.
Спустя несколько мгновений собравшиеся, словно по команде, вытянулись в струнку: у входа появился примарх Первого Легиона Лев Эль’Джонсон.
Подобно всем сыновьям Императора, Джонсон был продуктом самой передовой генетической науки, известной человечеству. Он не был рожден; он был вылеплен на клеточном уровне руками гения. Сияющие золотом волосы тяжелыми локонами падали на широкие плечи, а гладкая кожа по белизне не уступала алебастру. Зеленые глаза притягивали свет и, казалось, сами светились изнутри, словно полированные изумруды. А его острый проницательный взгляд можно было сравнить с лучом лазера.
Джонсон обычно предпочитал одеваться в простой белый стихарь, схваченный поясом из золотых цепей, который подчеркивал мощь его генетически совершенной фигуры. Но сейчас он был готов к бою и надел богато украшенные силовые доспехи, подаренные самим Императором. На керамитовых пластинах сверкала золотая гравировка, изображавшая охотничьи сцены далекого Калибана. В центре груди можно было рассмотреть портрет молодого Джонсона, сражающегося с самым страшным из великих зверей — калибанским львом. Хищник сильно выгнул спину и яростно размахивал лапами, но могучие руки примарха держали его шею мертвой хваткой. На бедре Джонсона покачивался Львиный меч — великолепное оружие, выкованное на Терре личными кузнецами Императора. Тяжелый изумрудно-зеленый плащ развевался за плечами примарха, шагающего поступью ангела мщения.