— Как спорится в руках твоих работа, возьми же перец красный и нарежь, пока креветки я очищу.
— Уже колечками весь перец, монсеньор, стручковую фасоль готова разделить я пополам.
— Жестокая, порежь чоризо.
Они откровенно веселились, позабыв о том, что знакомы меньше часа.
— Чоризо? Если б знала я, что значит это слово.
— Чоризо есть свиная колбаса, по милости испанцев сдобренная перцем. Ты в холодильнике её возьми, она красна, как и остра, сеньора.
Сам же он отправил курицу на сковородку и занялся приготовлением рыбы с морепродуктами.
Вика быстро справилась с задачей. Радостная улыбка не сходила с её лица. Она никогда — да, никогда! — в жизни не была так счастлива, никогда и ни с кем не устраивала подобных спектаклей на кухне при приготовлении еды. Теперь же просто стояла и наблюдала, как Антон заливает вином и бульоном обжаренную курицу, рыбу, креветки и мидии, смешивает всё это с рисом, на отдельной сковороде припускает кальмаров, нарезанных кружочками, добавляет их в основное блюдо и прямо в посуде, в которой всё готовилось, ставит на стол.
— Ну что, приступим, о моя сеньора? — Он явно гордился своим умением готовить.
— Приступим, мой нежданный монсеньор, — ответила Вика и произнесла тост, воздавая должное мастерству повара.
Это было вкусно! Просто необыкновенно вкусно. Периодически они поглядывали друг на друга и улыбались. Но тарелки опустели, и Антон перешёл к чаю, правда, подавал его совсем не так, как привыкла Вика, — в пиалах, совсем по чуть-чуть, наливая сначала молоко, затем заварку и только потом добавляя кипяток.
— Лучше налить несколько раз, чем сразу бадью, это неуважение к тому, кому чай подаёшь. Бери курагу, изюм, орешки…
— Странный ты, никогда я так чай не пила.
— Чай — это ритуал и традиция. Мой дед из Казахстана, и родня у меня там. Так Малика своих детей учила чай подавать, и моего деда, и отца тоже.
— Малика? — Вика удивилась, услышав странное восточное имя.
— Хочешь историю деда и Малики тебе расскажу? — Он задумался на минуту, внимательно посмотрел на Вику, от прежней весёлости не осталось и следа, затем вышел из кухни и вернулся с фотографией в рамке. На ней была большая семья. Взрослые, дети, а во главе стола старая женщина в белом платке с необыкновенно добрыми глазами.
— Вот она, смотри. Святая женщина. Необыкновенная, неповторимая. Это моя прабабушка. Если честно, то не совсем моя. Но… Короче, слушай. Шёл далёкий сорок девятый год. Моя прабабушка, настоящая, которая по крови, ждала ребёнка, прадед учительствовал, он хромой с фронта вернулся, но главное — живой. Деду десять лет исполнилось. — Антон замолчал, долго смотрел на фото, а потом заговорил снова. — Прадеда расстреляли как «врага народа» — оклеветал его кто-то. А может, просто попал под раздачу, тогда были установлены разнарядки на количество арестов. Составлялись списки лиц, дела которых подлежали рассмотрению. Заранее определялось наказание: первое — расстрел, второе — тюремное заключение от восьми до двадцати пяти лет, третье — заключение до восьми лет и высылка. Но прадеда расстреляли… А прабабушку вместе с сыном отправили в Казахстан, лагерь там такой был А.Л.Ж.И.Р — для жён этих самых «врагов». Дед с матерью только туда доехать должен был и попасть в другой лагерь — для детей «врагов». Я не стану рассказывать, что там было. Я читал, документальные фильмы смотрел. Дед-то не говорил об этом никогда. Везли их в вагонах для скота. У прабабушки дорогой роды начались, и их сгрузили, в какую-то амбулаторию доставили. Она дочку родила, но плохая была совсем. Малика там работала, в амбулатории этой, ухаживала, как могла, а как прабабушка померла — забрала новорожденную дочку и деда к себе. Имена им дала свои. Девочку Алиёй назвала, а дед был Александр, стал Искандер. У неё своих одиннадцать детей было и трое приёмных. Всех подняла, выучила, в люди выпустила. Простая казахская женщина, которая знала одну истину — чужих детей не бывает. — Он смахнул подступившие слёзы. Помолчал, а потом продолжил: — Так вот, одному из моих многочисленный дядьёв была нужна операция, и делать её предпочтительней здесь. Мне позвонили, попросили помочь. Я, естественно, согласился. Ну, а Испанию пришлось отменить. Не поняла меня моя подруга. А зачем она мне такая, согласись?
Вика промолчала. Что она могла сказать? Конечно, его женщине не нужны были чужие проблемы. А может быть, просто не любила она Антона.
Было пора домой, только уходить не хотелось, но и злоупотреблять гостеприимством тоже нельзя. О бывшем муже не думалось, он за этот день стал совершенно чужим. И любовь к нему прошла, как отрезало, остались боль, обида, досада, да и всё…