— А не в писании ли сказано, что после апокалипсиса останется вживу на Северах един только народ рослый и сильный, который унаследует всю землю? Не о нас ли сие было сказано?
— Ересь! Не дозволено древлеправославным в чужие земли по морю ходить да по дальним дорогам шествовать, золото колдовством из земли добывать, булат ковать, махины строить и технологии заводить! — громко стукнул посохом игумен о железокаменную крышку гибельного колодца, где была заточена смерть.
— Эти запреты мракобесы воровски вписали в святоотеческие книги, старче! — нетерпеливо дёрнул плечом связанный воевода Тимофей, стоя подле клетки, куда сажали грешников, подлежавших сожжению. — В старину по морю железные корабли ходили, по небу железные птицы летали и звёзды вживу по воле человеческой хаживали, а звездочёты их с земли наблюдали в подзорные трубы. Вселенские небоходы на иные планиды добирались, а мы выродились до туземных таёжников, потому что знания древних предков похерили.
Сидящие на круговых уступах лучшие люди, толстосумы и потомки знатных родов, вскочили и громко вознегодовали, грозя богохульнику кулаками:
— Ересь царя–антихриста Петра возродить хочешь? Науки вьюношам и танцы девкам преподать?
— От костей Петра Великого за пять тысяч лет, поди ты, и праху уже не осталось, а вы, высокородные толстосумы, его поминаете, как вчера только с ним видались. И ты, отец игумен, с ним, как с живым, каждым днём бранишься. Не смешно ли?
— Потому как он Русь погубил и на церковь древлеправославную покусился, осиротив её без патриархов, — гневно пророкотал игумен.
— Церковь Христову погубил не Петр Великий, а византийский император Константин Великий, который ещё в 325 году от рождества Христова согнал иерархов на Никейский собор, чтобы они перетворили живородную апостольскую церковь в государеву прислужницу.
— Богохульство только усугубляет твою вину, грешник велий Тимофей, — пригрозил игумен костлявым пальцем.
— А разве не Константин велел трактовать писание, что всяка власть от бога, кака она б ни была? Не император ли византийский навязал народу извечное смирение перед гнётом власти, яко Христос терпел и нам велел? Хрестьянин должен терпеливо сносить насилие властей, платить налоги, мучиться всю жизнь. И позволить себе только боязливо возмечтать о счастье на небесах после смерти? Не Константин ли заставил хрестьян выдавать семейные и деловые тайны на исповеди перед духовником? А духовник ведь зависим от мирских властников, которые оделяют церковь богатством. Хрестьянин обязан добывать свой хлеб в поте лица своего и безропотно отдавать его попу и господину?
— Так сам господь Адонай Элохим Саваоф рассудил — Сим молитву деет, Хам жито сеет, Иафет власть имеет.
— Не господь, а вы так рассудили, высокородные да избранные. Потому и народ в темноте держали, чтобы на его горбу ехать. Хрестьянину, поди ты ж, грамота ни к чему, только — аз, буки, веди. И книги тоже — псалтырь да букварь. Ухищрялись, как бы увести народ в темноту от света учения Христова, по словам апостола Иоанна: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». И вы людей розномыслящих жжёте, чтобы с ними уничтожить истину, дабы она не открылась другим.
На вселенском вече такое началось! Степенные высокородные мужи и вельможные толстосумы уже не кулаками грозили, а обнажили мечи, и, размахивая ими, грозя грешнику, да чуть друг другу в давке носы не отсекли.
— В яму тово Тимошку, да в железа!
— В срубе огненном гореть грешнику!
— Все семя его греховное извести — перебить весь поганый род от старцев до младенцев!
Игумен воздел пастырский посох над головой, чтобы усмирить всех горящих благородным негодованием мужей. Высокородные толстосумы спрятали оружие, притихли и снова степенно уселись, надувшись от спеси до одышки. Власть чинного порядка требует.
— Ты сам себя приговорил, отставной нарядчик Тимофей! Там за часовней уже открыта тесовая покрышка над глубокой ямой, где поставлен огненный сруб для тебя. Яму ту мы от дождей берегли, покрышку соорудили, каб не намокла солома, какой воспылать жарко предстоит. Скажи последнее слово в своё оправдание — не отрекаешься от намерения покинуть святые намоленные места и отправиться созерцать чужие земли?