Отец, о котором Катерина вспоминала лишь призрачно, за что терзалась виною, приставил Моро к старшей дочери, чтобы обучить ее некоторым словесным наукам. И тогда Катерина пропала. Она тогда заставила полюбить себя поэзию, к которой прежде была равнодушна и даже пробовала сама сочинять что-то до ужаса нелепое и глупое, робко показывая его в конце занятия Моро, чтобы продлить мгновение рядом с ним.
А он вчитывался внимательно, потом смотрел на нее и, кажется, читал ее душу так же, как лист…
Но это было давно. Сейчас принцесса Катерина спала, наслаждаясь сонной грезой, где была Вандея, где снова была церковь Луала и мрачный Гилот, и, конечно, Моро…
Не было только отца. Может быть, не хотелось ей осознавать его смерть, а может быть, не хотелось вовсе о нем думать…отец и дочь были далеки друг от друга. Вильгельм винил ее за то, что она не сын. А она держала себя учтиво. И даже когда Вандея явно получала больше любви отца, чем старшая сестра, не выдавала острой и редкой ревности…
В это время принцесса Вандея не находила себе места. Покой она утратила в тот злополучный день, когда вышла замуж и потеряла отца. Все разрушилось меньше, чем за час и она умерла тогда всем тем, что было в ней прежде, осталось лишь незащищенное светлое нутро.
Обнаженное и бесстыдное. Теперь ей казалось, что вокруг все злодеи. Благо, ее супруг пока не приходил к ней, не касался – не то стыдился сам, не то боялся, не то просто был занят или не заинтересован – Вандея не хотела знать. Она томилась прекрасной птицей в ужасной клетке, понимая ярче, чем обычно, что уже ничего от нее не зависит.
Многие часы она проводила на коленях перед Луалом и ликом Девяти рыцарей его, надеясь вымолить обратный мир, к которому привыкла и который понимала. Тогда за нее решал отец, но ему можно, а сейчас, выброшенная из всего пути, Вандея блуждала тенью…
И пока Лагот слишком был занят ликованием от того, что его люди вырезали на улицах мало-мальски опасных мятежников по заговору этих же самых мятежников, Моро предвещал весь ужас, новый жрец Луала усиливал свое влияние, стирая прежнее Дознание – запятнавшее себя…был только один человек, кто по-настоящему увидел в Вандее неразыгранную на полную меру карту.
Он сам точно не знал, чего хочет. Не видел еще, как именно сыграть этой жизнь, куда бросить, во имя чего жертвовать, но чувствовал, что это сильная фигура и пока нельзя ее упускать. Опытный интриган и обольститель Леа обладал прекрасной интуицией…
И он пришел под своды Девяти Рыцарей Луала, зная, что сейчас Высший Жрец Кровер обхаживает Лагота, продвигая новый законопроект о том, что жрецы Луала вольны теперь наносить клеймо на преступных горожан. Законопроект громкий, Леа знал, что Лагот посоветуется с ним и уже придумал, как подвести герцога к тому, чтобы проект вышел еще более широким… тогда народ взбунтуется раньше.
Самое главное – остаться при этом в тени Лагота! Он, Леа, вроде бы и не при делах. А вот те – плохие, без сомнений!
Но пока…
Пока он пришел под каменный свод Луала и Девяти рыцарей его. Сделал вид, что не заметил бледную и тонкую женскую фигурку и, изобразив на лице своем великую скорбь, опустился на колени и страстно зашептал свою молитву…
Расчет был верным.
Вандея привыкла находиться одна в этой суровости веры и дрогнула, заметив, что пришел кто-то. Увидев же молодого красивого советника, который был погружен в свои мысли, она не сумела сдержать своего интереса.
Робко приблизившись, она встала рядом с ним на колени и коснулась его плеча с нежностью и состраданием.
Леа вздрогнул. Увидел принцессу, поспешно вскочил, изображая крайнюю степень смущения.
-Простите, ваше высочество, я не должен был…ох, простите! Я спешил…я не хотел. Я ухожу.
Он был образцом покаяния, смущения и неловкости! Тут дрогнуло бы, усомнилось любое сердце, а что уж говорить о самом нежном и светлом?
-Простите меня, - Вандея чуть отвернулась, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза, - я не ожидала встретить здесь кого-то, кроме жрецов.
-Я не люблю молиться в присутствии жрецов, - Леа отступил, поклонился. – Простите, что нарушил ваше уединение.