-Лицемер, - шипела Эда и Альбер был рад соглашаться с нею.
Да, в последние дни Эда отдалилась от Ронана. Теперь она либо занималась разработками, которые неожиданно все больше и больше увлекали ее, либо вспоминала Гилота, либо ругала Кенота на пару с Альбером.
Странный у них выходил дуэт, но Альбер не отталкивал ее присутствия, хоть и чувствовал, что ругань вся и все речи, диалоги ходят по кругу.
Что касается сложившейся ситуации, Эда стояла на своем: она олицетворяет закон, а на остальное ей плевать. Эта позиция также раздражала, но тех, кто жаждал мгновенной деятельности. А тех, кто умел заглянуть чуть-чуть вперед, эта позиция устраивала. В конце концов, идти по руинам в новый мир нельзя, нужно сразу же дать закон…
Наверное, лучше всех это понимал Леа, но он не спешил заступаться за Эду, которую как нарочно пытался все чаще задевать Мэтт, не пытался вступиться, когда Кенот или Ронан вдруг требовали дать однозначное решение, высказать свое отношение к происходящему.
Эда не выдавала.
Лежа одинаково тревожными и бессмысленными ночами без сна, Эда все больше и больше погружалась в меланхолию, понимая, что даже благодаря Сковеру (ах, где же он теперь?), его чертовому ненужному геройству в ее отношении, ей так и не удается понять, кто она есть.
Вроде бы удается идти по какому-то среднему пути. Но…чей это путь? Ее? совести? Остатков всего, что вдалбливал ей в сознание Гилот? Смешанное чувство к Ронану, страх и тоска (неожиданная и проклятая!) по Сковеру? Что движет ею? Чьи слова? Чьи мысли?
Раньше было проще. раньше был Гилот, который, может быть, и пожурит за что-то, но, с другой стороны, всегда поддержит. А теперь? Почему-то у Эды было неприятное ощущение, что каждый, с кем она заговаривает, рассматривает ее как какое-то орудие.
Гилот, хотя бы, был идейным орудием. А здесь – творится что-то невообразимое, непонятное, откровенно безумное. И куда идти никто не скажет. Вернее, постоянно все говорят, куда идти, но они не Гилот, а другим Эда поверить не может.
Даже Ронан, который явно пробудил в ней все то, что прежде дремало, не думая просыпаться, временами казался Эде таким же кукловодом, который видит в ней лишь орудие и только. и так почудилось ей в тот вечер, от которого пошла по ее сердцу новая трещина. Ронан стал ее избегать, а она – его. как будто бы напряжение достигало своего предела, когда они случайно встречались одним лишь взглядом. И не было Эде спасения!
Что до Мэтта… он знал, что поступает подло, задевая Эду, но не мог остановиться. Он мстил через нее тем, кому отомстить не мог. Всем, начиная от Гилота и заканчивая Альбером и Ронаном. Их он тронуть не смел, и пока не имел возможности, а Эда, прошедшая с ним через много лет, имеющая чувство вины…о, это было идеальное поле для деятельности подлого слова. Мэтт чувствовал, что его не принимают всерьез. Леа так и вовсе – смотрит с таким презрением…
А что хуже – на ту же Эду, что не была с ними с самого начала, он ведь так не смотрит! Он слушает ее, но почему же не слушает и не воспринимает он Мэтта?
Снова теневая позиция. Снова гнев… и снова мысли о том, куда свернуть. Вернее – за кем.
Мэтт знает, что сейчас нужна битва между Катериной и Лаготом. А еще Мэтт знает, что Сковер жив и где-то скрывается. Узнал он и то, что попались на крючок Альбера и не понимая истинных своих господ, где-то бродят Фалько и Паэн – его старые друзья, соратники…его враги.
И смутная нить поступков, что только возможны, что однажды сложатся в узор удачи и власти, вырисовывается в разуме Мэтта. И он пытается скрыть улыбку. А потом стыдится своих мыслей, но Леа или Альбер опять задевают его своим равнодушием, презрением, пренебрежением и он мстит Эде, а затем…размышляет.
Сковер находится в худшем положении, чем когда-либо в своей жизни. но он давно рассчитал по поводу Мэтта, а потому ждет как минимум одного очень опасного и трусливого союзника с ценными сведениями. Ждет, скрываясь в столице, что кипит от разговоров и речей по поводу войск принцессы Катерины…
Лагот – почтенный герцог не находит себе места, зная, что не потянет войну. Гражданская война – это преступление против всего народа…герцог призывает к себе советников, герцог носится по замку с обезумевшим взглядом.