Катерина распрямилась, задышала глубоко, но как-то хрипловато, словно была простужена, и это тоже скребануло когтями по сознанию Моро.
Но она заговорила, отвлекая его.
-Нет, Моро. Это все еще мой народ. Я не позволю тебе лить их кровь. – Голос Катерины дрогнул, теперь, казалось, каждое слово давалось ей тяжело, - я…не хочу. Не хочу крови. Не хочу боли. Они правы. Мы нет. Это их воля. Их.
Она завалилась неожиданно на бок и Моро, чувствуя, что упустил из виду что-то очень важное, подхватил ее, не давая упасть на пол. Теперь он удерживал ее изможденную тягостью голову на руках, отмечая про себя бледность и даже какую-то серость нежного лица, блеск – лихорадочный блеск, дрожащие губы… а еще одежду. Она облачилась в светлое и чистое, новое платье, придающее ей сходство со святостью.
Как будто бы готовилась, но к чему?
Моро держал ее, не позволяя себе думать. А она едва-едва улыбалась, как могла, как позволяли ей это дрожащие губы. Советник же ощущал ее тяжесть, но не мог понять, что именно давит на его внутренности, если вес Катерины он удерживает на руках!
-Благо…рю, - неразборчиво прошелестела Катерина.
-Да что с тобой? – в отчаянии, не замечая текущих по лицу испуганных слез, спросил Моро.
Он не хотел знать ответ. Он молил Луала о глухоте и слепоте. Но Луал проявлял в последнее время поразительную избирательность, отзываясь лишь некоторым.
И только сейчас, удерживая Катерину на своих коленях, чтобы голова ее не коснулась холодного пола (именно это казалось ему важнее всего), Моро увидел, что пальцы левой руки принцессы крепко сжаты. Повинуясь внутреннему порыву, он скользнул до ее руки и, молясь, чтобы ее пальцы не поддались, не открыли ему страшного ответа, попытался разжать их…
И без труда сделал это. Ледяной холодок коснулся его пальцев, обжигая.
Моро вытащил из ладоней Катерины флакон, самый отвратительный, какой мог бы только быть. Черный осадок на дне стеклянного сосуда. Повеяло смертью.
-Зачем? – Моро взглянул в угасающие глаза. Самые прекрасные, какие только могли быть.
Катерина собралась с духом, чтобы ответить. Она могла этого не делать, но Моро не был для нее просто человеком, он стал ей другом и опорой, и она ощутила вину, оставляя его вот так, на растерзание переменам.
-Не хочу их вины, - промолвила она и попыталась коснуться своей рукою его ладони, благодаря за все и извиняясь. Но пальцы ее не достигли цели, рука дрогнула в последний раз, по телу прошла мучительная волна агонии – самый милосердный яд не дает безболезненной смерти и это мгновение агонии, и эта беспомощность стали самыми темными минутами в жизни Моро.
А затем Катерина навсегда затихла. Так кончилась эпоха трона. Так умер трон.
Моро плакал, гладя ее по волосам, целуя в теплый еще лоб, а на улице, за окнами замка бушевала подступающая толпа.
(25)
Леа вел Эду уверенно, что было еще более впечатляющим, учитывая, что все улицы сошли с ума. Они наполнились жизнью, стали кипящим людским морем и нельзя было различить в этом море ни лиц, ни фигур – что-то абстрактное, многорукое, многоликое, многоокое и безумно страшное разлилось по городу.
Эда пыталась смотреть по сторонам, но не узнавала улиц и не могла запомнить тех узловатых проулков, по которым уверенно вел ее Леа. Казалось, он легко знает этот ставший незнакомым бывшей дознавательнице город.
Его не пугали факелы, от которых уже не было толку в освещении, поскольку бледный рассвет занимался уже уверенно, но эти факелы рождали еще больший ужас и будорожали то чудовище, что сплели все толпы всех улиц.
Его не тревожили выкрики, разнившееся кардинально и неразличимые порою. Здесь звучали призывы к убийству Катерины и всех ее приближенных, здесь предлагалось разнести ее замок в клочья, здесь же предлагалось идти и спасать Катерину и сдаться…но последний вариант криков тонул в людском гневе и все же, порою, пробивалось что-то такое робкое, ненужное в жаждущей мятежа толпе.
Леа вел Эду, а она старалась не думать о том, что и сама должна была бы быть сейчас подле Катерины, поскольку присягала трону, но…
Больше ей не было за это стыдно. Лишь досадно, досадно за то одно, что она не оправдала надежды Гилота. Хорошо, что он мертв и не видит, насколько низка пала его воспитанница, хоть и пыталась сохранить в себе бесконечную преданность одному закону, но оставаясь в глазах присяги и трона – предательницей.