-Да мне вообще плевать, - холодно отозвался Леа, - мне плевать на тебя и на Ронана. Я просто предупреждаю.
Не давая возможности опомниться, Леа повернулся на каблуках, и пошел уже, было, не прощаясь, но Альбер, ощутивший вдруг острую досаду, смешанную с пепельным чувством стыдливого страха позвал:
-Эй, Леа!
Леа обернулся. Он был удивлен. Крайне удивлен такой фамильярностью.
-Скажи-ка, а как ты не путаешься в том, кого и когда предал? – спросил Альбер, манерно растягивая слова.
-О, - Леа даже широко улыбнулся, - я сначала записываю все и про всех, а потом сижу и темными ночами разбираю. Разбирал бы быстрее, но видел бы ты мой отвратительный почерк!
Леа махнул рукой, и, теперь уже окончательно развернулся и зашагал прочь, оставляя Альбера в Пепельных Рядах и тревоге.
(9)
У Принцессы Катерины была яростная натура воителя и полное одиночество. Выданная замуж за принца соседних земель, отосланная отцом в спешке за моря, разлученная с любимой младшей сестрой, она не обрела ни друзей, ни союзников. Лицемерие, неторопливость, лживая лесть, царившие за морем, в земле ее мужа, не позволили ей – прямой и решительной стать своей.
Про нее говорили, не скрываясь, что она чужая, чужой и останется. Катерина смогла говорить на другом языке, отвернуться от Луала и девяти рыцарей его и принять новую веру и все же осталась никем.
Ее муж – некогда принц, а теперь король - Филипп, не скрываясь, говорил, что рассчитывал на большее значение своего брака, но если дом Катерины так слаб, если король Вильгельм (ныне почивший), позволяет себе благоволить к герцогу Лаготу, то не следует уже ожидать что-то хорошего от этих земель вообще.
Катерина не лезла в политику – ей бы не позволили. Да и она бы себе этого не позволила. Она не прижилась при дворе, и не успела даже понять, как и почему у нее отняли вдруг всех верных ей людей. Почему отослали прочь всех прежних служанок? Почему так редко стал писать отец и даже сестра? И куда забрали воспитавшего ее Моро?
-Его вызвал твой король, - ответил Филипп тогда.
-И он не простился? – Катерина смотрела на мужа без почтения, принятого за морем и это тоже выделяло ее в невыгодном свете, делало чужой.
-При дворе твоего короля все ужасные грубияны, - пожимал плечами супруг, - если у тебя все, оставь меня.
О любви между Филиппом и принцессой речь даже не заходила. Катерина знала о любовницах мужа, но делала вид, что каждый из этих слухов до основания лжив. Сама же она любовников не имела, считая это ниже своего происхождения и Божественной Клятвы.
Дни принцессы проходили за чтением, шитьем и прогулками. Она редко вступала в разговоры и в основном отмалчивалась. Себе Катерина принадлежала только вечерами, перед самым уже сном, когда она молилась Луалу и девяти рыцарям его на родном языке и перечитывала последние письма сестры Вандеи.
-Народ будет в ярости, узнав, что ты все еще верна Луалу и девяти рыцарям его, несмотря на обет, - заметил Филипп, придя к ней вечером. Заметил он почти равнодушно. Ему сложно было испытывать что-то к этой холодной, заключенной в кокон собственной души женщине.
-Я соблюдаю обряды ваших богов, - жестко промолвила Катерина, - но моя душа – для Луала и только!
-Да как знаешь, - отмахнулся Филипп и больше не заговорил об этом с нею.
Катерина держала не только душу свою в строгости, но и тело. Она поднималась с рассветом и делала несколько упражнений, к которым приучил еще Моро, когда принцесса была маленькой. Затем умывалась ледяной водой из серебряного кувшина, приводила себя в порядок и садилась за чтение. В одежде была сдержанна, отрицая излишество, но понимая, что при ее положении излишества не избежать. Между тем в пестроте заморского двора наряд ее выделялся за счет простого шитья и отсутствия россыпей блестящих камней. В еде также соблюдала осторожность, ела маленькими порциями, совсем не пила вина.
Весь образ принцессы имел черты жесткие, начиная от туго сплетенных в косы волос и заканчивая положением ее за столом – идеально ровной спиной, и холодностью взора, которым она оглядывала навечно чужой себе двор, ставший тюрьмой.
На судьбу Катерина не жаловалась. Она знала, что принцессы не вольны распоряжаться судьбой и единственное, чего ей хотелось больше всего после блага народа, это то, чтобы младшая сестра Вандея была выдана более удачно и счастливо.
Катерина воплощала холодную вежливость в речах и письмах. Молчаливая, даже затворная, но несгибаемая и дисциплинированная – она была такой чужой в заморском шуме!