Мэтт постоял немного в молчании, не веря, что миновала гроза, которой, он, быть может, и сам желал, но еще опасался в проявлении. Пока же понял только, что не чувствует уже гнева и злости. И жалости. И незачем ему расставлять какие-то точки и призывать ее к ответу – все пустое.
Мэтт, впервые в жизни движимый исключительно странным для себя порывом бескорыстного сострадания, сострадания настоящего, позвал ее:
-Эда…
Но прежде, чем она шевельнулась, дом Альбера пришел в движение. Наверное, этим двоим просто не суждено было поговорить до конца.
Зазвучали голоса, кто-то тонко вскрикнул внизу. Что-то грохнуло. Взволновалось.
Эда открыла глаза, прислушалась вместе с Мэттом. Что-то происходило, чего не должно было происходить. Тяжелое предчувствие сжало дознавателей, не сговариваясь, они оба скользнули к порогу и Мэтт даже посторонился, позволяя Эде пройти первой.
Звуки доносились с первого этажа. На ощупь, полагаясь на слух и инстинкт, ярко вспыхивающий в почему-то сильно гудящей голове, Эда сошла по ступеням, едва не упав в резком повороте и переходе между двумя коридорами. Но не упала. Удержалась сама, крепко вцепившись в перила побелевшими пальцами.
Что-то гнало ее дальше, не позволяло остановиться и жалеть себя, не давало оглянуться.
Эда влетела в общую суматоху, в кипящий клубок из спешащих, перепуганных людей и совершенно точно увидела чью-то кровь…чье-то тело.
Она зажала рот руками, невольно отступила на шаг, еще не понимая рассудком, что случилось, но уже угадывая, кто лежит там, в окружении всех этих людей на софе.
Да, она угадала. Угадала по своему сердцу.
Отшатнулась и ударилась спиной о чье-то тело. Очень плотное тяжелое тело. Обернулась в испуге.
Альбер будто бы не заметил ее. Он стоял бледный, его рыхлое лицо, выдавшее любителя застолий, было мертвенным. Маска испуга легла на весь его образ.
У Эды был слишком напуганный взгляд. Альбер, почувствовав, взглянул на нее. Кивнул, подтверждая догадку. Сказал тихо:
-Зачистка. Поганый герцог послал своих людей устроить резню. Ронана стащили с бочки…
А Сковер, как ему же доложили, ускользнул! И это была вина только Альбера в том, что его друг сейчас лежит окровавленный, бледный и слабый и, возможно, вовсе не выживет, а Сковер ушел! И, что гораздо хуже – понял, кто хочет его убить…
Сковер исчез. Раненый Ронан остался.
Альбер винил только себя, знал, что никогда не сможет открыть того, насколько он, на самом деле, виноват. А тут еще эта девчонка…смотрит на него… убралась бы!
Куда? Куда она?
Эда неслышной тенью подступила к софе так, чтобы не мешать суетившимся целителям осмотреть кровавые раны Ронана. В эту минуту она призналась сама себе, призналась впервые во всём. Все, что ей оставалось, затихнуть.
-Шла бы ты...- рыкнул раздраженный своей оплошностью Альбер, но не договорил, встретив взгляд Эды и услышав ее тихий голос:
-Нет…пожалуйста.
Альбер махнул рукой и опустил грузное свое тело в кресло, жалобно скрипнувшее под его весом. А Эда стояла у софы, глядя на раненого человека, которого долг запретил бы ей любить, но что-то пересиливало этот самый, расползающийся по швам долг, и ей показалось вдруг, что она легко написала бы в эту минуту три сотни законов и кодексов, лишь бы это помогло бы избежать крови, заливающей рубашку Ронана. И все вдруг стало для нее просто. Была жизнь. Была она сама – никчемная и жалкая, и был он – умирающий и желанный. И все остальное неважно. Все остальное – пустое…
Мэтт вот только не разделил этого взгляда, и странная сила подняла в нем голову, словно змея. И подумалось павшему дознавателю, что напрасно он сберег ее чувства.
И в эти роковые минуты, когда Эда замирала жизнью, когда Альбер корил себя, а Мэтта грызло противное серое чувство, в дверь дома постучали. Акен, тоже суетившаяся, бросилась в удивлении на улицу, навстречу гостям, и встретила Фалько и Паэна, не зная, впрочем, еще их…