Тем не менее в обвинительном заключении по делу Свердлова черным по белому написали следующее:
«…совместно со своими единомышленниками занимался вредительством в чекистских органах… тайно хранил вражескую литературу, взрывчатые и ядовитые вещества, снаряды и в значительном количестве огнестрельное оружие… Полностью признал себя виноватым по ст. ст. 58–10 и 182 ч. 1 УК РСФСР…»
Однако под суд Свердлов не попал — умер Сталин, рожденный фантазией Рюмина еврейский заговор рассыпался, как карточный домик, и 18 мая 1953 года Л. П. Берия утвердил подготовленное полковником А. Г. Хватом и согласованное генералами Б. З. Кобуловым и Л. Е. Влодзимирским (расстрелян в конце 1953 года вместе с Берией и Кобуловым) постановление, где говорилось, что «выдвинутое против Свердлова обвинение не подтвердилось, в связи с чем следствие по делу обвиняемого Свердлова производством прекратить, а его реабилитировать и из–под стражи освободить…».
Что же касается капитана госбезопасности Либина, то мне не удалось обнаружить следов его привлечения к уголовной ответственности. Однако тот факт, что его фамилия фигурировала в протоколах допросов Свердлова, дает основания предполагать, что ему тоже довелось хлебнуть лиха.
Рассказал я об этом вовсе не для того, чтобы ввести в строго документальное повествование некий мистический дух — мол, смотрите: все, кто причастен к аресту писателя Солженицына, плохо кончили. Нет, просто этот экскурс в прошлое наглядно показывает, что тогда в органах госбезопасности, равно как и в высших сферах государства, безраздельно царили самоедские принципы: одни пожирали, говоря словами Бальзака, мелкую человечину, вроде никому в ту пору не известного артиллерийского капитана Солженицына, ими самими питались крупные хищники с генеральскими звездами на погонах, тех, в свою очередь, с аппетитом съедали приближенные Сталина, а он сам в тиши бессонных ночей мысленно выстраивал своих ближайших соратников в очередь на заклание и, посмеиваясь в усы, отправлял их в преисподнюю. Вот, собственно и все.
УПРОЩЕННОЕ СУДОПРОИЗВОДСТВО
Одного мощного толчка оказалось вполне достаточно — дальше все пошло–поехало по нака- тайной колее: тот же капитан Либин тем же числом вынес постановление об избрании Солженицыну (адрес — полевая почта № 07900 «Ф») меры пресечения в виде содержания под стражей и, коль скора речь шла о фронтовике, передал документы для исполнения в Главное управление контрразведки «Смерш» Наркомата Обороны СССР. Оттуда последовало телеграфное распоряжение от 2 февраля 1945 года № 4146 за подписью генерал–лейтенанта Бабича о немедленном аресте командира батареи звукоразведки 68 артбригады капитана Солженицына А. И. и доставлении последнего в Москву. Арест был произведен 9 февраля, однако оформление бумаг на 2–ом Белорусском фронте несколько задержалось — они датированы 14 февраля. Еще одна любопытная подробность — при обыске у Солженицына были изъяты портреты Троцкого и царя Николая II.
В Москве делом Солженицына занимался следователь Езепов, аккуратно заполнявший бесцветные протоколы допросов. Почему бесцветные? Судите сами — я приведу один из них, заключительный, где кое–какие сокращения сделаны лишь затем, чтобы избежать повторов уже известной информации:
«1945 года мая 28 дня Военный прокурор ГВП КА подполковник юстиции КОТОВ и помощник начальника 3 отделения XI отдела 2 Управления НКГБ СССР капитан государственной безопасности ЕЗЕПОВ допросили в качестве обвиняемого СОЛЖЕНИЦЫНА Александра Исаевича.
Вопрос: Все ли Вы рассказали следствию о преступлениях своих и известных Вам лиц?
Ответ: О преступлениях своих и известных мне лиц я рассказал следствию все правильно и свои показания подтверждаю и сейчас.
Вопрос: В предъявленном Вам обвинении виновным себя признаете?
Ответ: Да, в предъявленном мне обвинении виновным себя признаю.
Вопрос: В чем именно?
Ответ: В том, что начиная с 1940 года при встречах и переписке с другом детства, ВИТКЕВИЧЕМ Николаем Дмитриевичем мы клеветали на вождя партии, отрицая его заслуги в области теории, утверждая, что в отдельных вопросах он якобы не имеет Ленинской глубины… мы клеветали на ряд мероприятий внутренней политики Советского правительства, утверждая, что якобы не были полностью готовы к войне 1941 года. В этих же беседах мы клеветнически утверждали, что в Советском Союзе отсутствует свобода слова и печати и что ее не будет и по окончании войны. В связи с этим мы пришли к выводам о необходимости в будущем создания антисоветской организации и эти свои намерения мы записали в так называемой резолюции № 1. Мы считали, что создание антисоветской организации непосильно нам двоим и предполагали, что у нас могут найтись единомышленники в столичных литературных и студенческих кругах.