Невозможно представить, чтобы человек с к/р настроениями, с к/р умыслом, а следовательно враг Советской власти, до дня своего ареста (9 февраля 1945 г.) так полно и беспредельно отдавал свою жизнь для того, чтобы отстоять Советскую власть и все ее завоевания.
Сложность моего дела заключается в том, что я в переписке с Виткевичем и при встречах с ним допускал неправильное толкование по отдельным теоретическим вопросам… Однако во всем этом не было к/р умысла, а действовал я, опьяненный самомнением молодости, увлеченный диалектическим материализмом, и, переоценивая свои способности, пытался поскорее иметь свои собственные «оригинальные» суждения и впал в горькое и тяжелое заблуждение…
Но если допустить, что меня в какой–то мере можно считать виновным по ст. 58 п. 10, если все мои ошибки считать преступлением по ст. 58 п. 10, то обвинение по пункту 11 ст. 58 УК исключается совершенно…»
Словом, это была попытка оспаривать постановление Особого Совещания с позиции логики и норм права, что в те времена было заведомо обречено на неудачу. Так и случилось — жалоба Солженицына путешествовала по инстанциям примерно два месяца, после чего ему был направлен ответ трафаретного содержания:
«Начальнику ОЛП МВД Москва, Матросская тишина, 18 с. т.
Прошу объявить з/к лагучастка N2 121 СОЛЖЕНИЦЫНУ Александру Исаевичу, 1918 г. рождения, что его дело прокуратурой проверено.
Жалоба СОЛЖЕНИЦЫНА о пересмотре решения по его делу оставлена без удовлетворения.
Военный прокурор ВП войск МВД СССР полковник юстиции Кузьмин.
23 августа 1947 №2/257395–47».
Без сомнения, найдутся люди, склонные и сегодня упрекнуть Солженицына в двуличии, в лживости и в прочих смертных грехах. Еще бы, в только что процитированном заявлении он, видите ли, уверял, что готов был отдать жизнь за социализм, построенный в одной отдельно взятой стране, а сколько едких, как щелочь, мыслей впоследствии написано о пороках того же социализма?
Поверьте, я не собираюсь ни защищать, ни обвинять Солженицына, что, впрочем, не мешает мне высказать кое–какие общие соображения об отношении личности к тоталитарной власти.
Во–первых, взгляды всякого человека с годами претерпевают качественные изменения, и если ты, допустим, десять лет назад думал и говорил одно, а теперь — совсем другое, даже вплоть до диаметрально противоположного, это вовсе не означает, что ты лжец, двурушник и т. п. Соль — в жизненном опыте, в накопленной сумме знаний, в объеме информации, подлежащей осмыслению, в субъективной, у всех у нас разной способности когда–то отрешаться от любых догм, с детских лет заложенных в нас как аксиомы, как истины в последней инстанции. Разве только Солженицын сначала верил в догмы, а потом разуверился в них до стадии полного отрицания? Во–вторых, вправе ли мы ставить знак этического равенства между жалобой заключенного и гражданской позицией человека после насильственного перемещения за пределы Советского Союза? Или кто–то из ортодоксальных максималистов докажет нам, будто честный русский интеллигент органически не способен к вынужденному лукавству с власть предержащими, чье правление зиждется на страхе и лжи?
НА «СВОБОДЕ»
Прошло еще восемь лет, прежде чем А. И. Солженицын, теперь уже не заключенный, а, скажем так, третьесортный гражданин СССР, вновь официально обратился в Москву.
«Секретарю ЦК КПСС
тов. Хрущеву Н. С. адм–ссыльного Солженицына Александра Исаевича, 1918 г. рождения, проживающего в с. Берлик Коктерекского р-на Джамбульской обл.
Заявление
Все годы Отечественной войны я находился в Советской Армии, в том числе с конца 1942 г. по февраль 1945 г. непрерывно на передовой в составе 794–го ОАРАД (позже — 68 Севско—Речицкой ПАБр) в качестве командира артиллерийской батареи, в звании капитана. Награжден орденами Отечественной войны и Красной Звезды, в январе 1945 г. представлен к ордену Красного Знамени, но утверждению его помешал арест (9.2.45). В деле моем должны храниться мои боевые характеристики. Вообще в ходе следствия моя боевая деятельность никак не была опорочена или поставлена под сомнение.
Только на основании моей вздорной юношеской переписки с моим другом детства, извращенной, искаженной и раздутой до неузнаваемости в протоколах, вынужденных бессоницей и физическим изматыванием, как это практиковалось при ныне разоблаченном Абакумове, я без всякого суда был подвергнут административному решению ОСО НКВД от 7.7.45 — заключению в ИТЛ на 8 лет.