Мадлен рассмеялась, но глаза ее сузились и запылали настоящей, девяносто шестой пробы яростью. Взял, стервец, и опять надерзил. Сначала рукам беспардонным и пасти бесстыжей полную волю предоставил, теперь "куколкой" кличет! А это уже стыд и позор.
Проследив за удаляющейся Мадлен, я вздохнул. Угрюмо вообразил грядущее четырехдневное странствие - дружелюбное, интересное и упоительное, упоительное, упоительное... Тьфу! Послала удача напарницу... Правда, можно было рассматривать злополучную встречу как вызов, брошенный моему machismo[2], и попытаться выяснить, что же все-таки за девица - или дама - скрывается под столькими слоями толстой шерстяной ткани. Однако опыт свидетельствует: лучше не целуй спящих красавиц, покуда те не пробудятся и не поймут, на каком свете обретаются. Нелюбопытное это занятие, скучное.
Я коротал время, угрюмо распаковывая саквояж и раздраженно мурлыча себе под нос дурацкую песенку. Вынул и бросил на постель пижаму, полотенце, мыло, бритвенный прибор. Определил саквояж в маленький стенной шкафчик, подальше с глаз. Посмотрел на часы опять. Нахмурился.
Шесть минут.
Вероятнее всего, моя оскорбленная приятельница не приняла распоряжения всерьез. И намеренно ставила наглеца на подобающее место...
Я быстро вышел в коридор и постучался к соседке. Ответа не последовало. Я слегка толкнул дверь. Не заперта. Правильно. И не могла запираться. Инструкции, прилагавшиеся к билету, гласили: вящей безопасности ради - наверное, для того, чтобы удирать с горящего либо тонущего корабля без помех - каюты не имеют замков. Хотите уберечь пожитки, сходя на берег в порту - обращайтесь к судовому казначею, тот приглядит.
Повернув ручку, я чуток надавил, растворил дверь и убедился: внутри - никого. Прятаться негде. За вычетом одного-единственного места. Сжимая в кармане револьверную рукоять, я бочком скользнул внутрь каюты, пинком захлопнул дверь и распахнул стенной шкаф.
Ни души.
Я сделал глубокий вдох и медленный выдох. Беситься было недосуг. И возмущенно размышлять о том, что никто не велел служить телохранителем иному телу, кроме собственного, не приходилось. Надлежало весьма проворно соображать и действовать елико возможно шибче. Я окинул каюту беглым взглядом.
Оба чемодана лежат на койке, нераскрытые. Большая кожаная сумка, маленький зачехленный бинокль и бежевый дождевик валяются на другой полке. Ни малейших следов борьбы. Равно как и ни малейших признаков Мадлен. Едва ли даже безмозглая, обуреваемая гневом девственница бежала бы вон, покинув на произвол судьбы и корабельных воришек все имущество - вплоть до кошелька, паспорта, билета и оптического снаряжения - в незамкнутой каюте.
Оставалась последняя возможность. Я возвратился в коридор, исполнился патриотической отваги, присущей агентам, которые доблестно рискуют головой на благо возлюбленного отечества; убедился, что проход пустует в оба конца и вломился в дамскую уборную, готовый лопотать извинения, прижимать руки к сердцу и мчаться прочь во весь опор. Будучи полуграмотным янки, я, черт побери, мог и не разобрать надписи DAMER...
Сортир оказался необитаем. Ни единой пары точеных щиколоток не виднелось под не достигавшими пола дверцами кабин.
Я ринулся вспять и, добравшись до собственной каюты, ухватил пальто и шляпу. Устремился на верхнюю палубу, отчетливо сознавая: опоздал. Наверняка. Ибо на месте краснорожего матроса проделал бы точно то же... Одна из величайших и глупейших ошибок, допускаемых в нашем деле - полагать неприятеля менее решительным и беспощадным, несли ты сам.
Доказательство моей правоты красовалось подле трапа, теперь уже в обществе субъекта более молодого и хрупкого. Оба лениво наблюдали за погрузкой людей и багажа, не делая никаких поползновений служить носильщиками. Волосы краснорожего растрепались при недавней спешке и выбились из-под потрепанной фетровой шляпы. Свитер и штормовка пребывали на месте, однако на моряка этот верзила уже не смахивал. На шее невесть откуда объявилась низка огромных бус. Пара туго набитых рюкзаков, обрамленных для вящей прочности алюминием, покоилась у его ног.
Просто двое балбесов - то ли хиппи, то ли приверженцы наркотиков. Тысячи подобных шныряют по белу свету с рюкзаками на спине и любуются красотами. В свободное от марихуаны время, разумеется.
Сходня имелась лишь одна. Близ нее водила громадным клювом портовая лебедка, переправлявшая на корабль громоздкие вещи. Если в заговоре не состоял весь экипаж поголовно, Мадлен просто не могли уволочь на берег живьем и по трапу. Следовало исходить из наихудшего предположения. Покуда судно ошвартовано у пристани, почти все толпятся на ближнем к берегу борту, следя за приготовлениями к отплытию. Можно быть почти уверенным: дальний борт безлюден и чрезвычайно пригоден для свершения всевозможных бесшумных мерзостей.
Не удостоив милую пару повторным взглядом, я прошагал мимо, приблизился к билетеру. Заявил, что желаю немного погулять в порту.
- Разумеется, сэр, - ответствовал норвежец на вполне приличном английском языке. - У вас еще час и десять минут. Не забудьте: отчаливаем ровно в одиннадцать.
- Благодарю, не забуду.
Я спустился по наклонной, усеянной поперечными планками, сходне, рассеянно двинулся прямо, пока не очутился вне пределов видимости, в узком закоулке меж двумя огромными, лишенными окон зданиями - складами, наверное.