Я вздыхаю и на секунду перевожу взгляд на Эвана, прежде чем мой телефон начинает вибрировать. Думаю, это Жасмин хочет проверить, не спрыгнула ли я с крыши. Но когда я вижу номер на экране, весь мой мир переворачивается.
NHCF (Северо-Гэмпширский исправительный центр) — государственная тюрьма для мужчин.
О, черт.
Внезапно меня затягивает обратно в мир, с которым я не хочу иметь ничего общего. Но старые привычки умирают с трудом — и прежде чем я успеваю осознать, что делаю, телефон уже прижат к уху, и я принимаю звонок.
— Ал.. алло? — сиплю я, прочищая горло, и бросаюсь вдоль ряда сидений, поднимаясь по проходу, чтобы заглушить звук коньков, рассекающих лед. По опыту прошлых лет я знаю, что справиться с таким звонком можно только в полной концентрации, без малейших отвлекающих факторов.
Может, мой отец и преступник, но он чертовски умен и коварнее всех, кого я знаю — даже Стоуна.
— Тыковка. — Его голос будто рука, сжимающая мое горло.
Во мне вспыхивает целая буря эмоций, и мне стыдно признаться, но среди них есть и тоска.
— Давненько я не слышал твой милый голос.
Примерно два года и сорок два дня.
Я веду счет.
— Да, давно.
Я прислоняюсь спиной к прохладной кафельной стене в коридоре и смотрю на дверь раздевалки. Ноги дрожат так сильно, что, в конце концов, я просто оседаю на пол.
— Ты не хочешь спросить, как у меня дела?
Мои глаза закрываются, и я напоминаю себе, что он заперт в одной из самых охраняемых тюрем в Новой Англии. Он не может причинить мне вред, и не может использовать меня, хотя я знаю, что он все равно попытается. Иначе зачем бы он звонил?
— Ты в тюрьме. Уверена, сейчас ты просто пытаешься выжить.
— Здесь не так уж плохо. — Он посмеивается. За годы его смех не изменился — все тот же хриплый звук, полный скрытого цинизма. В каждой его паузе присутствует нотка пессимизма, если только он не добивается своего.
— Это хорошо, — шепчу я, не зная, что сказать дальше. Часть меня хочет положить трубку, но та самая измученная девочка, которая всё ещё живёт и дышит во мне, смертельно боится последствий, которые неизменно наступают после общения с Джесси Дэвисом.
— Меня немного огорчает, что я не слышал от тебя ни слова с тех пор, как меня посадили. — Его тон за три секунды меняется с веселого на недовольный.
Этот срок в тюрьме не отличается от всех остальных. Каждый раз, когда его забирают, у меня появляется крошечный проблеск надежды, что он осознает все ошибки, которые совершил за эти годы, и изменится. Это та же надежда, что была у меня в пять лет, когда я ждала, что мама вернется и спасет меня, хотя в глубине души я знала, что это надуманная иллюзия. Она была мертва.
Может, Джесси Дэвис и моя кровь, но на этом наша семейная связь заканчивается.
— Рен, ты здесь?
Я провожу рукой по влажному от пота лицу.
— Я здесь.
— Ты знаешь, почему я в тюрьме, правда, Тыковка? Именно поэтому ты прячешься от меня.
Я прячусь, потому что ты – непредсказуемый наркоман.
— Я здесь по твоей вине.
Это как пощечина, но я собираю всю силу, которую копила с тех пор, как впервые попала в приемную семью, и бью в ответ.
— Это был выбор между тобой и мной, пап. Я выбрала себя.
И в процессе подставила Стоуна Фостера.
Забавно, как все обернулось. Я подкинула наркотики, которые должна была передать отцу, в машину Стоуна, рискнув разрушить его будущее и одновременно погубив отца — именно это и отправило его в тюрьму. Стоун отплатил мне тем, что выложил фотографию, открыв отцу и его мелким дилерам точное место моего пребывания. Ненавижу свою жизнь.
— Что ж, теперь ты у меня в долгу, Рен.
Я вздрагиваю, услышав это. Он редко называет меня по имени, и в прошлом делал это только тогда, когда собирался попросить о чем-то, в чем я точно откажу.
— Мне нужны деньги.
— Деньги? На что? — уточняю я. — На твои тюремные счета?
Я знаю, как все устроено. За решеткой целый отдельный мир. Заключенные могут покупать себе все, что угодно — еду, одежду, наркотики. Я перестала переводить отцу деньги, когда переехала к Эвану — именно тогда я узнала, что такое нормальная жизнь.
Отец усмехается.
— Нет. Не на тюремные счета. Ты сильно подставила меня. Не сделала то, что должна была, когда я на тебя рассчитывал, и теперь я расплачиваюсь. С каждым днем в этой дыре мой долг растет. Если я не найду способ расплатиться… скажем так, здесь я не в безопасности.
— А как насчет всех тех случаев, когда мне грозила опасность, пока тебя не было рядом? — мои нервы сдают.
— Ты думаешь, что будешь в безопасности, если я не рассчитаюсь?
Я подтягиваю колени к груди и кладу на них подбородок. Чем дольше я разговариваю с Джесси Дэвисом, тем сильнее цепенею. Я смотрю в другой конец коридора, гадая, когда закончится тренировка. Последнее, что мне нужно, это чтобы Эван нашел меня в таком состоянии, потому что он сразу поймет, что стало причиной. Не говоря уже о том, что это даст Стоуну новые козыри против меня.
— Что ты имеешь в виду? — я продолжаю смотреть в одну точку. Тревога ушла, и теперь я чувствую, как ухожу в себя. Реакция «бей или беги» не срабатывает — вместо этого накатывает состояние отстраненности, которое почти всегда заканчивается плачевно.
— Ты хочешь, чтобы моя смерть была на твоей совести, Рен?
Я сглатываю. Слова срываются губ прежде, чем я успеваю их обдумать.
— Ты уже мертв для меня.
Я понимаю, что мысленно все еще где-то здесь, потому что после этих слов в затылке пульсирует тупая боль. По щеке скатывается слеза, но я слишком оцепенела, чтобы смахнуть ее.
На другом конце линии повисает долгая пауза, и еще больше слез льется из глаз, но теперь в них нет боли. Вместо этого они полны непреодолимого страха. Что я только что сделала?
— Запомни этот момент, Тыковка. Потому что я дал тебе шанс, и ты пожалеешь, что не воспользовалась им.
Звонок обрывается, но я прижимаю телефон к уху так долго, что немеют пальцы. В ушах звенит, поэтому я не слышу ни шагов перед собой, ни того, как открывается и закрывается дверь. Я будто приросла к полу. Все, что мне остается — это сосредоточиться на дыхании, на том, как поднимается и опускается грудная клетка.
Губы Арчера шевелятся — и только теперь я замечаю, что он присел на корточки, его волосы влажные от пота, а серая футболка покрыта мокрыми пятнами. Рядом лежит его сумка, а голубые глаза потемнели от беспокойства.