Месяц назад я думала, что свободна. Спокойна и счастлива.
Теперь я застряла в доме с хоккеистами, вынуждена быть настороже, еле справляюсь с учебной программой и проклинаю постоянную боль в ногах из-за дополнительных смен в «Шэдоу».
Я ставлю телефон на беззвучный режим, поворачиваюсь на бок и сворачиваюсь калачиком на деревянном полу, укрывшись теплым пледом. Игнорируя боль в бедре, я пытаюсь заглушить холодный голос отца.
Ты хочешь, чтобы моя смерть была на твоей совести, Рен?
Ты хочешь, чтобы моя смерть была на твоей совести, Рен?
Ты хочешь, чтобы моя смерть была на твоей совести, Рен?
Я быстро сажусь и подтягиваю колени к подбородку, крепко обхватывая их руками. Лоб липкий, сердце колотится, как сумасшедшее. Я сбрасываю одеяло с ног, надеясь, что в доме все уже спят.
Как бы ни было заманчиво снова разозлить Стоуна, последнее, что сейчас нужно с моей тревожностью — это еще одна перепалка с ним. Или, что еще хуже, новая потенциальная драка из-за его неожиданной потребности защищать меня.
Как будто у него есть на это право. Мудак.
Дверь скрипит достаточно громко, чтобы разбудить всех парней наверху, но я крадусь на цыпочках в темную кухню и молюсь, чтобы никто не вышел навстречу. Особенно Стоун. Свет от холодильника заполняет комнату, и я вспоминаю дни, когда жила в доме Эвана. Его мама всегда ждала на кухне с молоком и печеньем в каждую ночь, когда меня привозили к ним.
Она никогда не лезла с расспросами и не заставляла меня говорить.
Просто была рядом.
Открывается входная дверь, я быстро захлопываю холодильник и выглядываю в коридор. Мое сердце колотится еще быстрее, чем раньше, и я проглатываю страх, прежде чем понимаю, что это всего лишь Эван крадется по коридору в старой школьной куртке и спортивных штанах.
— Это ищешь?
Моя рука взлетает к сердцу.
— Ты меня напугал, Эвандер! Господи… — я резко замолкаю, глядя на его руки. — Это что...
Слова обрываются так же быстро, как и мой страх.
Включив свет на кухне, Эван подходит к столу и кладет пакет с шоколадным печеньем. Затем обходит меня, открывает холодильник, достает молоко и берет два стакана. Он толкает меня в плечо.
— Садись.
Я нехотя бреду к столу, прекрасно понимая, что Эван не даст мне спрятаться за молчанием. Его мама знала, когда не стоит задавать вопросов. Эвану моя независимость до лампочки.
— Ты что, специально ездил домой за ним... для меня?
Такое чувство, что шоколадное печенье застряло у меня в горле, но я отказываюсь снова плакать. Вместо этого молча наблюдаю, пока Эван наливает нам молока и расстегивает зип-пакет.
— Мама встретила меня на полдороге.
Я тихо смеюсь, качаю головой и снова подтягиваю колени к подбородку, откидываясь на стуле.
— Тебе не обязательно было это делать. — Я отвожу взгляд от печенья. — Что ты ей сказал?
— Сказал, что твой бывший ведет себя как мудак, и тебе срочно нужно ее фирменное средство от хандры.
Он закидывает в рот целое печенье, пока я осторожно надкусываю свое.
Проглотив, он стучит пальцами по столу и серьезно смотрит на меня:
— Почему ты плакала, Рен?
Я бросаю взгляд на дверь своей комнаты, известную также как кладовка в прихожей, и ложь срывается с моих губ.
— Просто расстроилась из-за Стоуна...
— Я проехал четыре города за этим печеньем, а ты собираешься сидеть здесь и вешать мне лапшу? Ни за что.
Черт.
Дело не в том, что я не доверяю Эвану. Я доверяю ему больше, чем кому-либо. Но я не хочу обременять его своими психотравмами. Снова.
— Рен.
— Мой отец звонил, ясно? — Я раздраженно стучу ногой по полу и отодвигаю печенье.
Когда я снова смотрю на Эвана, его брови приподняты от тревоги.
— Должно быть все совсем плохо, раз ты отказываешься от маминого печенья. Чего он хотел?
Я вздыхаю.
— Как обычно. Денег.
— Но ты плакала.
Пожалуйста, не напоминай.
— Ты никогда не плачешь, Рен.
Я плакала, потому что в этот раз слова отца звучали окончательно. За эти годы было много угроз, но теперь все иначе. Он в отчаянии, и если судить по прошлому, он пойдет на все, чтобы спасти себя.
— Я в порядке, Эван, — лгу я, выдавливая улыбку. — И я плачу. Просто не при тебе.
— Лгунья. — Эван кидает в меня крошку.
Я закатываю глаза.
— Когда ты в последний раз разговаривала с ним?
— Прямо перед тем, как его посадили.
Эван выглядит удивленным, и я знаю, что он хочет задать больше вопросов.
— Это из-за фотографии? Она спровоцировала его связаться с тобой?
Я киваю и подумываю рассказать ему все, но воздух вокруг нас внезапно сгущается. По оголенной коже рук пробегает озноб. Взгляд Эвана скользит за мою спину, и мне даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что Стоун затаился в тени.
— Возвращайся наверх, — рявкает он.
Мой стул скрипит по полу. Эван громко вздыхает, понимая, что наш разговор закончен. Я отказываюсь смотреть на Стоуна, когда прохожу три шага до своей комнаты. Стоун не двигается. Он стоит у выхода из кухни, преграждая мне путь к двери кладовки. Я смотрю мимо его плеча, зная, что его взгляд прикован ко мне.
— Двигайся, — требую я, расправляя плечи и готовясь дать отпор.
Его рот открывается. Он облизывает губы, и я понимаю, что он собирается сказать что-то, что выведет меня из себя, но к моему удивлению, Стоун отступает, чтобы я могла пройти. Моя грудь касается его, и то, как его теплое дыхание скользит по моей коже, раздражает меня. Мне хочется распахнуть дверь так широко, чтобы она ударила его по лицу, но вместо этого я сохраняю хладнокровие и открываю ее ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь.
Мгновением позже дверь щелкает, и если бы Эван не наблюдал за нами из кухни, я уверена, что Стоун наверняка перетащил бы стул и припер дверную ручку, заперев меня внутри. Просто из злорадства.
— Отстань от нее.
В голосе Эвана звучит гнев и я морщусь. Его голос понижается, но у меня исключительный слух. Нельзя расти в приемных семьях и не научиться подслушивать.
— Я отстал, — говорит Стоун обычным тоном. — В противном случае я, вероятно, поставил бы ей подножку, когда она проходила мимо.
— Стоун. — Эван злится.
— Расслабься. Я шучу.