— Ты не знаешь, на что готовы пойти бедные девушки вроде меня, чтобы сохранить крышу над головой? — я усмехаюсь. — Может, я и правда перееду к ним. Это все равно лучше, чем жить вместе с эгоистичным ублюдком, который даже извиниться не может.
Я злобно ухмыляюсь, но улыбка гаснет, когда его голос скользит по моей спине.
— Кто бы говорил.
Я резко поворачиваюсь, и высокий хвост бьет меня по щеке.
— Что ты сказал?
Он намекает, что я эгоистка? Да я полная противоположность. Я годами спасала отца от тюрьмы, отдавала ему все свои деньги, варила для него наркотики — это разве эгоизм? Я пожертвовала своими принципами ради него. Отдала за него свое душевное здоровье.
Мрачный взгляд Стоуна направлен куда-то выше моей головы, и я едва сдерживаюсь, чтобы не заехать ему коленом в пах.
— Ты настолько эгоистична, что подбросила наркотики в мой грузовик, чтобы спасти свою шкуру, Палка. Так что, блядь, не смей говорить мне про эгоизм. — Его глаза внезапно встречаются с моими, и на мгновенье весь мир замирает. — И разве стал бы эгоист спать каждую ночь в нескольких шагах от тебя, на случай если ты начнешь кричать и разбудишь весь район?
Горло сжимается.
Я проиграла.
Стоун победил, и я позволила ему это сделать.
— Никто не просит тебя спать под моей дверью, — огрызаюсь, скрывая смущение.
Я понятия не имела, что он ночует там. Те несколько раз, когда я выходила из кладовки за водой после кошмара в холодном поту, он всегда был рядом, но никогда не спал.
Выходит, это я его будила.
Мои щеки горят, и он замечает это.
— Скажи, если эти парни снова тебя побеспокоят, — требует Стоун с яростью на лице. Он проходит мимо, дверь резко открывается, обдавая прохладным воздухом мою разгоряченную кожу.
Я смотрю на часы и чертыхаюсь, потому что опаздываю на работу.
И во всем виноват Стоун.
16.СТОУН
Я должен был догадаться, что этот чертов слух аукнется мне. Одно невинное упоминание, что Палка переехала в хоккейный дом и маленький намек на то, что она оплачивает проживание креативным способом… Сначала казалось, что шутка не получила распространения, но внезапно все мудаки в кампусе и даже их гребаные отцы начали смотреть на Рен так, будто она разгуливает голой.
Она уносится куда-бы-черт-возьми-ни-было, а я отправляюсь на хоккейную тренировку. Холодный воздух приятно бодрит, как только я захожу в здание. В раздевалке пахнет застоявшимся потом и чистящими средствами, но, несмотря на это, я улыбаюсь.
Нет места, где бы я хотел быть больше, чем на льду.
...Но только не сегодня.
Сегодня мои мысли все время возвращаются к Рен и к этому чертову поцелую. И к идиотам из команды по лакроссу, которые хотели, чтобы она переехала к ним.
— Фостер!
Кто-то врезается в меня.
Я охаю от удара, теряю равновесие и с грохотом падаю. Сегодня мы не в полной форме, так что удар локтем в живот выбивает воздух из моих легких.
Мне требуется мгновение, чтобы понять, что это Грант. Наш таран и защитник. Его тяжелое тело наваливается на меня, прижимая ко льду, что только распаляет мою ярость. Я бью его кулаком в бок, и он охает.
— Отвали, — рычу я на него.
Он вскакивает на ноги, швыряет клюшку и сверлит меня взглядом.
— В чем, блядь, твоя проблема?
— У меня нет проблем. — Я поднимаюсь и тоже бросаю клюшку, поскольку выбор невелик: избавиться от нее или разломать о его голову, но тогда я окажусь по уши в дерьме.
— Еще как есть. Ты выглядишь паршиво и играешь не лучше.
— Я в полном порядке, — упрямо говорю я. — Просто ты кретин, который не умеет стоять на коньках.
— Это ты в меня влетел! — взрывается он. — Господи, чувак, мы в одной команде.
Я закатываю глаза.
— Что тут происходит? — рявкает тренер, резко останавливаясь между нами. Его взгляд перескакивает с Гранта на меня. — Фостер? Марвин?
Иногда я забываю, что у Гранта отстойная фамилия.
— Извините, тренер, — произносим мы одновременно.
Он качает головой.
— Не прокатит. На сегодня вы двое закончили. Убирайтесь с моего катка.
Я открываю рот, чтобы возразить, но Грант хватает меня за руку и тащит за собой. Эван пихает мне клюшку в грудь, и я рефлекторно ловлю ее.
Вся команда смотрит на нас.
Как только мы оказываемся в раздевалке, Грант вздыхает и быстро снимает с себя экипировку. А я просто... сижу.
— Говори, — требует он. — Круги под твоими глазами достаточно темные, чтобы я мог перепутать их с синяками от удара в нос. Почему ты рассыпаешься?
Я скрежещу зубами.
Не в моем характере болтать. Особенно о чувствах. Папа всегда говорил, что эмоции опасны. Если их выпустить наружу, для хоккея ничего не останется.
Ладно, последнюю часть он не говорил. Мой тренер, когда мне было четырнадцать, сказал это — наверное, чтобы отучить меня лезть в драки с парнями вдвое больше меня. Он хотел, чтобы я вымещал злость на льду, и именно так все и вышло.
Он называл меня Хладнокровным Стоуном. Тогда это даже забавляло, но каким-то образом это прозвище стало моей натурой. Хладнокровный во всем — кроме тех моментов, когда я рядом с Рен. Тогда кажется, будто внутри меня все горит.
— На самом деле, я почти не сплю, — вылетает прежде, чем я осознаю, что сказал это вслух.
Грант замирает.
— Каждую ночь я сижу у двери Рен.
Грант бросает на меня осторожный взгляд, будто боится спугнуть.
— Почему?
— Потому что ей снятся кошмары, и, кажется, это из-за меня. — Нет, это точно из-за меня. — Я просто не хочу, чтобы она думала, что одна.
— Но она одна, — спокойно отвечает он. — Она была в твоей комнате, но ты взбесился, и теперь она спит в крошечной кладовке.
Я тру ладонями лицо.
— Ага.
— И ты спишь на полу возле ее двери, потому что...?
— Может, это то, чего я заслуживаю, — тихо говорю я.
— Не-а.
Так просто. Я смотрю ему в спину и пытаюсь придумать ответ. Не-а. Я этого не заслуживаю? По словам Рен, я должен гнить в аду. Вот этим я и занимаюсь. Я, блядь, наказываю себя.
Никто не просит тебя спать под моей дверью. Ее слова не выходят у меня из головы. Ее лицо преследует меня. Этот чертов поцелуй преследует меня.