Я киваю.
— Да. Пряталась.
— Кто это?
— Ну, для начала, ее отец. Он сейчас в тюрьме. — Я морщусь. — Не хочу вдаваться в подробности, но он годами использовал ее. И когда социальные работники что-то заподозрили, то отправили ее в семью Эвана. Хотя она все равно постоянно возвращалась к нему. Пока его не посадили.
Арчер наклоняется вперед, опираясь предплечьями на стол. Он сидит справа от меня и пристально изучает мое лицо.
— Как он может навредить ей из тюрьмы?
— У него есть свои люди снаружи, — отрезает Эван.
— Кроме того, — быстро добавляю я, пока мой лучший друг не перехватил инициативу, — кто-то был у нее в комнате. Рылся в её вещах. Именно это и спровоцировало последний…
Комната взрывается шумом.
Может, стоило с этого и начать?
Я откидываюсь на спинку стула и жду, пока их гнев немного утихнет, а затем постукиваю пальцем по припасам, лежащим передо мной.
— Вот для чего нужны камеры. Они могут синхронизироваться с нашими телефонами. Они только для общих зон и улицы — я не такой уж мудак.
— А Рен? — Голос Эвана холоден. — Ты даже не дал ей возможности объяснить всё самой...
— Она и не собиралась. — Я усмехаюсь. — Ты такой идиот, честное слово. Поишь ее молоком с печеньем, будто это что-то решит.
— А камеры решат?
— Так мы сможем поймать ублюдка, который пытается к ней подобраться…
— Заткнитесь. — Арчер встает, его стул с грохотом отъезжает назад. — Разбирайтесь со своими дерьмом в другое время.
Я отвожу взгляд от Эвана и возвращаюсь к тому, что действительно важно.
— Кто-то проник сюда без нашего ведома. Это неприемлемо. — Я поднимаю подбородок. — Но, самое главное, мы должны защитить Рен.
— Согласен, — говорит Эван.
— Да, — поддерживает Грант. — Очевидно. Думаю, мы все согласны с этим.
— Хорошо, давайте установим камеры. — Я пододвигаю одну из коробок к Гранту и Салли. — Это для парадного крыльца. — Вторую – к Тейлору и Арчеру. — Для задней двери. — Еще одну я оставляю себе, а последнюю толкаю в сторону Эвана. — Это для коридора.
— За дело, — хлопает Арчер.
— Еще кое-что, — кричу я. — Рен возвращается в мою комнату. Сегодня же.
Я уже перетащил ее вещи из того жалкого чулана. Пока собирал ее одежду и постель, у меня внутри все сжималось от чувства вины. Она, по сути, спала на полу. С парой одеял вместо нормального матраса.
Так что, да. Перед игрой я убедился, что в кладовке не осталось ни следа от Рен. Ей просто придется смириться с этим.
И со мной.
Парни особо не спорят с этим, только обмениваются понимающими ухмылками. Я игнорирую их, беру камеру и направляясь на кухню. Она будет запасной на случай, если наружная камера не засечет, как кто-то вошел.
Я купил первоклассное барахло. Камера в моих руках крошечная и практически незаметная.
Меньше чем за двадцать минут камеры установлены и синхронизированы с нашими телефонами. Мы снова собираемся на кухне, разбираясь с приложением, когда Эван толкает меня локтем.
— Надо поговорить, — бормочет он.
Отлично.
— Ладно…
Я иду за ним за угол. Как только мы скрываемся из виду, он хватает меня за ворот футболки и прижимает к стене.
— Господи, Эван. Ты собираешься поцеловать меня?
— У тебя нет гребаного права решать за нее, — рычит он. — Ты всегда ее ненавидел. И я понимаю, ты не подписывался на это. Твой лучший друг вдруг обзавелся младшей сестренкой, которая везде таскается за нами каждые несколько месяцев, как по расписанию. Но ты перешел от словесных перепалок к ненависти к ней. А теперь это?
— Что ты хочешь услышать?
Я знаю, что ему нужно. Он ждет объяснений, почему все изменилось. Как бы я ни пытался скрыть это от него, после ареста я просто не смог держать себя в руках. А Рен мастерски избегала меня и шарахалась в школьных коридорах, будто я собирался съесть ее на завтрак.
И, может, именно поэтому я не сказал Эвану — потому что она меня послушалась. Держалась подальше.
Если я расскажу ему об этом сейчас, это ранит и его, и Рен. А я не хочу причинять им боль.
— Я хочу услышать правду.
Я сбрасываю руки Эвана с себя.
— Нет никакой таинственной, всеобъемлющей правды. Никакого волшебного объяснения, почему мне не нравилась твоя сестра. Но я… я перешагнул через это, ясно?
— Этому есть объяснение.
Мы резко оборачиваемся.
Рен стоит в конце коридора, нервно теребя руки. Ее глаза наполнены слезами.
— Этому есть объяснение, Эван. И это целиком моя вина.
21.РЕН
— Рен, нет.
Я отступаю от резкого приказа Стоуна в тот момент, когда решаю рассказать Эвану правду. Суровое выражение на лице Стоуна сбивает меня с толку — непривычно видеть его защитную сторону по отношению ко мне. Эван смотрит то на своего друга, то на меня, и на его лбу залегает небольшая складка.
— Да. — Я иду к ним обоим.
Коридор короткий, но под их взглядами он кажется бесконечным. Остальные ребята болтают на кухне, поэтому я выкладываю правду прямо здесь, торопясь признаться в том, что скрывала годами.
— В тот день, когда его арестовали… — начинаю я, прислонившись к стене и скрещивая руки на груди, словно пытаясь себя защитить. От чего? Полагаю, от ненависти Эвандера. — Это была моя вина.
— Рен.
Тон Стоуна вызывает у меня мурашки по коже, но я отказываюсь смотреть в эти высасывающие душу голубые глаза, которые ласкали каждую частичку моего тела прошлой ночью.
— Прекрати.
Я игнорирую Стоуна и смотрю на Эвана. Он терпеливо ждёт, засунув руки в карманы, прислонившись к стене напротив меня. Пространство между нами кажется таким же большим, как и та трещина, которая, я знаю, скоро образуется в нашем доверии.
— Почему это была твоя вина?
Я сглатываю и опускаю взгляд на свои кроссовки. Ноги болят после смены, но я стою прямо, как струна, и сдерживаю слезы.
— Я знала, что в тот день в школе были ищейки. Я вышла к твоей машине, чтобы немного поспать, увидела их… и запаниковала. — Дрожащий выдох вырывается из меня, и я почти уверена, что весь дом нас сейчас слушает. Можно было бы услышать, как пролетит муха. — В то утро отец дал мне сверток, и, хоть я в него не заглядывала, я знала, что там наркотики.
Черт. Почему так больно это вспоминать?