Может.
Я прочищаю горло.
— Мне просто нужно поговорить с ним лично. Надавить на его…
— Что для него важно?
Хороший вопрос. Я втягиваю нижнюю губу между зубами, пока думаю.
— Его репутация. — Поднимаю палец. — Быть «лучшим адвокатом защиты» всегда было для него чуть ли не главным достижением.
— Естественно, — соглашается Эван.
— Эм, мачеха-ведьма. Он ее любит, к сожалению, — я морщу нос.
— Ты не можешь так ее называть, — стонет Эван. — Когда-нибудь ты ляпнешь ей это прямо в лицо.
Я ухмыляюсь.
— Почти уверен, что однажды я случайно назвал ее так по телефону. Но сделал вид, что говорю не о ней. Сработало… кажется.
— Идиот.
— И, наконец, как бы мне ни хотелось это отрицать… он все же заботится обо мне.
— Мог бы просто сказать «семья», — бурчит Эван. — Значит, всё? Его репутация, то есть по сути работа, и семья? Две самые банальные вещи на свете?
Я развожу руками:
— Я не знаю.
— Ладно, ладно. Значит, давим на оба фронта. — Он разглядывает меня, его глаза сужаются.
— Что?
— Есть кое-что, о чем ты, вероятно, забыл. Возможность…
Твою ж мать.
Я хватаю телефон и открываю непрочитанные сообщения от Марты, накопившиеся за последние два месяца. Напоминания о его дне рождения. Просьбы подтвердить, приду ли я. Разрешение привести кого-нибудь с собой. Приглашение остаться на ночь в своей старой комнате. И так далее…
— Дерьмо. — Я бросаю телефон. — Его день рождения на следующей неделе.
Эван выпрямляется:
— Серьезно, ты худший сын на свете. Когда вечеринка?
— С чего ты взял, что она будет?
Он закатывает глаза:
— А когда Марта не устраивала огромное торжество для твоего отца?
Это правда. Я снова пробегаюсь глазами по её сообщениям и пожимаю плечами. Потом закрываю чат — он, как обычно, почти полностью односторонний. Затем выхожу из мессенджера вообще. Швыряю телефон на стол и откидываюсь на спинку стула, балансируя на двух задних ножках.
— Должен быть какой-то другой способ, — рассуждаю я.
— Стоун.
— Я подумаю.
Эван снова поворачивается к ноутбуку, просматривая записи. Хотя вряд ли мы найдем там что-то новое. Кажется, свою норму везения на сегодня мы исчерпали.
Дверь с грохотом открывается. Эван захлопывает ноутбук, а в кухню влетает Рен, бросая сумку на стул. Она выглядит как настоящий ураган — решительная, с пламенем в глазах. Не испуганная и потерянная, какой была раньше.
И меня раздражает то, как сильно я по ней скучал, хотя она была всего в паре кварталов от меня.
Она кладет руки на бедра.
— Я тут подумала.
Следом за ней входит Тейлор и вздыхает:
— Они не пойдут на это, Рен.
— Я собираюсь навестить Мэри-Лу, — продолжает она. — И это не обсуждается. Мне нужно знать, что было в моем деле, что может навредить мне.
Мы с Эваном обмениваемся взглядами. Я тянусь к Рен, провожу руками по ее бокам и притягиваю к себе на колени.
Первая реакция — сказать «нет». Что это не нужно, что ей не стоит через это проходить. Что её социальный работник, наверное, не захочет, чтобы Рен видела ее в таком состоянии.
Но когда я зарываюсь лицом в ее волосы и вдыхаю её запах, я начинаю думать о другом. О том, что в ее деле могло быть что-то компрометирующее.
И если мы узнаем об этом, это поможет уберечь Рен.
Так что, в конце концов, я прихожу к выводу, что она права. Особенно с учетом того, что мы знаем об апелляции и о том, что ее отец может выйти на свободу по УДО.
Два важных факта, которые я должен ей сказать — но не сейчас.
— Хорошо, — с готовностью соглашаюсь я. — Но я поеду с тобой.
31.РЕН
Пальцы Стоуна остаются переплетенными с моими всю дорогу до Кэмвелла — маленького городка недалеко от Мейзвилля. Эван решил остаться в Шэдоу Вэлли, понимая, что если его родители узнают, что мы были так близко к дому, они расстроятся, что мы не заехали.
А если бы мы навестили их, им бы стало интересно, почему мы приехали всего на один вечер. Я отказываюсь рассказывать Ребекке и Стивену о том, что происходит. Они больше не мои приёмные родители, и они — последние, кого я хочу втягивать во всё это.
Я улыбаюсь, когда Стоун касается губами тыльной стороны моей ладони. Он паркуется и глушит двигатель, но мы не торопимся выходить. Я смотрю на небо — серые тучи начинают рассеиваться.
— О чем ты думаешь?
Он говорит спокойно — но этого недостаточно, чтобы развеять гнетущее предчувствие. Я лишь пожимаю плечами. Стоун тянет меня за руку, и в следующий момент я уже сижу на нем верхом, на водительском сиденье. Колено упирается в ремень безопасности, когда он медленно отодвигает кресло назад.
Мои волосы закрывают нас от всего мира, и он смотрит на меня снизу вверх, будто хочет добраться до каждой мысли, спрятанной в моей голове.
— О чем ты думаешь, Палка?
Мои губы приоткрываются, и Стоун поднимает бровь.
Нет смысла скрывать от него что-то. Он уже научился читать мои защитные реакции и знает практически все мои секреты.
Я вздыхаю.
— Я нервничаю. Вот, я сказала это. Я боюсь увидеть ее.
Я безуспешно пытаюсь слезть с коленей Стоуна, но он впивается пальцами в бедра, удерживая меня в заложниках. Его голубые глаза кажутся темнее из-за моей тени, которая падает на него, и я не могу перестать смотреть в них, словно попала в ловушку.
— Ты нервничаешь? — спрашивает он, откидываясь на спинку кожаного сиденья.
Моя губа болит от того, что я грызла ее всю дорогу сюда. Я даже не осознаю, что делаю это снова, пока Стоун не протягивает руку и не освобождает ее от моих зубов.
— Я могу помочь с этим, — шепчет он, проводя пальцем по низу моего живота.
— Стоун, — произношу строго.
Живот сжимается, и я оглядываюсь по сторонам, чтобы проверить, не смотрит ли кто-нибудь в окна.
— Они тонированы.
Он уже не только знает все мои секреты — теперь он, кажется, читает мои мысли.
— Мы не должны, — я слышу напряжение в своем голосе.
Стоун усмехается.
— Должны, — он медленно сглатывает, когда мои бедра непроизвольно сжимаются вокруг него. — Позволь мне успокоить тебя.
Я смеюсь.
— Это совсем не успокаивает.
Сердце бешено колотится при одной лишь мысли о его прикосновениях, и становится только хуже, когда он слегка приподнимает бедра, усиливая пульсацию между моих ног.